В Тель-Авиве нашли адскую машину немецкого производства. На кибуц, где жили наши дети, были попытки нападения, но наши отбили. Нашему полугодовалому внучку приходится начинать свою жизнь в период войны.

В Испании разыгралась война, на которую были способны только потомки Торквемады и любители боя быков. В Германии изобрели законы специально для евреев под названием Нюрнбергские, а арабы организовались в Панарабию. Расовая ненависть разгорелась во всем мире. В Палестине под влиянием беспорядков все еврейские партии объединились, и прекратилась обычная между ними грызня. Колонисты начали давать работу еврейским рабочим, хотя они обходились дороже, но были вернее в смысле безопасности. У нас организовалась новая милиция под названием «Гафирим»[649] — для самообороны. Англичане под предлогом беспорядков ввезли много войск, так как им нужны были базы близи Суэца и Египта. Евреям и арабам это стоило несколько сотен жертв. Мы знали, что со времен губернаторов Больса и Сторса всегда была тенденция проводить политику «divide et impero», поддерживать иногда евреев, чаще арабов, и под шумок привозить войска в подмандатную страну, где по закону им быть не полагалось. Порядочные Верховные Комиссары не могли бороться с этими империалистическими тенденциями и должны были резигнировать[650], другие же проводили колониальную политику, принятую всей британской империей.

К концу лета «Таймс» вдруг принял направление за евреев, писал, что мандат не выполняет принятых на себя обязательств, что евреи имеют исторические права на Палестину и что требования на покупку евреями земель и иммиграцию вполне законны. Увидели, что террористические арабские банды слишком далеко зашли, так как среди англичан тоже были жертвы.

* * *

В сентябре умер первый мэр Тель-Авива Меир Дизенгоф[651], и для всех это был сильный удар. 16 лет тому назад, когда Тель-Авив еще не был городом, а маленьким городком, этот мэр и его жена Цинна умели обогреть каждого новоприехавшего и помочь устроиться. Все еще помнили, как на белом коне Дизенгоф, наш Городничий, гарцевал в пуримном карнавале, и весь Тель-Авив приветствовал его криками «Хейдад!» («Ура!»).

Траур был очень большой, и на улицы высыпало 120 тысяч человек. После Бялика он был самый популярный в городе человек.

Лето 36-го года было очень жаркое. И так как не было возможности платить двойному персоналу: тому, кто в отпуске, и тому, который их заменяет, я сама варила и заменяла то кухарку, то компаньонку, то экономку, то сестер.

От детей из кибуца было письмо, что Эли стоит на страже, что у Рути окончательно пропало молоко, и что они сомневаются, смогут ли в этом году провести свой годичный отпуск у нас, так как дороги опасны и с ребенком трудно ехать. Зелень из колоний не привозили, арабскую зелень мы бойкотировали, так же как они — наши товары, и нам пришлось вынуть все цветочные посадки в саду и заменить их грядками моркови, томатов, петрушки и свеклы.

К концу октября началось временное успокоение в стране, правительство начало принимать более строгие меры против террора, особенно после того, как было убито несколько англичан.

Когда наша кухарка и главная заведующая сестра и другие работники вернулись из отпуска, мы с Марком начали подумывать, как бы нам лучше использовать наш отпуск. Мы решили снова на некоторое время поехать в Европу, чтобы поработать в клиниках. Марк хотел снова специализироваться — на этот раз по операциям туморов[652] и раковых заболеваний, я — изучать диету. Несмотря на нашу третью молодость, мы снова ехали студентами, и средства у нас тоже были студенческие.

Я даже не поехала в Иерусалим за визами, передала все туристскому бюро, а с туалетами решила не возиться, а ехать в том, что имела. Рут, после того как она отлучила ребенка, приехала к нам попрощаться. Она выглядела похудевшей и истощенной душевно. Меира мы должны были повидать в Хайфе.

Мы ехали пароходом «Адрия», вторым классом. Страх за нашу оставшуюся семью, усталость после непосильной работы сделали эту поездку значительно скромнее в бюджете, но мы все же решили взять для отдыха и усовершенствования все, что возможно и позволительно нам с такими малыми деньгами. На пароходе вокруг нас образовалась приятная палестинская компания. По вечерам мы смотрели итальянские фильмы, и на этот раз это были мои любимые герои молодости: Мария Башкирцева и Пер Гюнт.

Мы часами лежали на палубе в шезлонгах, закутанные в пледы, говорили обо всем, о чем дома нам некогда было поговорить, мы действительно нуждались в этом тет-а-тет, которого не имели с нашей последней поездки в Европу. В Триесте мы обедали в маленьком приятном ресторанчике — прекрасная жареная рыба-филе и наш любимый кьянти. Мы отдыхали в старом отеле Савой, где залы и коридоры имели расписанные цветные стекла, огромные мраморные колонны и мягкие, хотя и потертые, большие ковры.

Ночью мы стояли у окна вагона, который нес нас мимо Тироля, Земмеринга в Вену [как во время нашей первой поездки в Палестину 16 лет тому назад].

Моя подруга Нина, которая была мне всегда сестрой, помогла нам устроиться вблизи ее дома, в меблированной комнате, где я имела право варить на спиртовке завтрак и ужин. Обедали мы в госпитале, в котором оба работали. Я себе купила теплое пальто, и Нина нашла мне дешевую портниху, которая переделала все мои платья, чтобы придать более нарядный и репрезентативный вид всем моим туалетам. Фешь! — как они говорили.

Вена, как всегда, была культурна, изящна и весела. Ее фашизм был спрятан еще где-то далеко, глубоко и проявился значительно позже. Впрочем, под обшлагом костюмов и даже пальто можно было иногда видеть Hakenkreuz[653]. Улицы приятные, спокойные, элегантные, театры с Прессардом, Рейнгардом и др. были для меня, как вода для рыбы, также и музеи, в которых я снова видела Тинторетто, Ван Дейка, Рубенса. Мы в свободные дни ходили куда возможно: в Бург, бывшие апартаменты Франца Иосифа, Марии Терезии, Марии Антуанетты, Елизаветы Австрийской. Гобелены во всю стену, реликвии Венского конгресса, комната, в которой принимали императора Александра Первого, портреты и сувениры всех австрийских принцесс, Рудольфа и портреты Марии Вечери, Наполеона и его жены Марии Луизы. Мы заблудились в истории, которая ушла и никогда уже не вернется — вместе с Габсбургами. Парламент был закрыт, и улицы Вены пусты. Я вспомнила, как профессор Геддес предсказал смерть некоторых столиц Европы: Петербурга, Вены…