Самое сильное впечатление мы получили от старого Гетто и тех цепей, которые сохранились в Мерии[661], в музее, как воспоминание о старом Гетто. И еще надпись на мосту, по-еврейски: «кодош, кодош, кодош»[662], при распятом Христе. Какое унижение и издевательство должно было быть для набожных правоверных евреев, если они должны были проходить по мосту и поклоняться чужой святыне против своего убеждения!

По вечерам мы и в Праге ходили в театр — видели оперу «Проданная невеста» Сметаны и были на фильме с Мартой Эггерт.

Мы вернулись в Вену усталые, с некоторой дыркой в кармане, но очень довольные.

* * *

Мы решили энергично закончить наш курс и план занятий, и по вечерам мы уже оставались дома, чтобы готовиться — мне к экзаменам, Марку к той научной работе, которую он собирался опубликовать.

Перед самым отъездом нам еще удалось побывать на концерте Шаляпина, последнем, который я слышала до его смерти, и он пел арии из «Бориса Годунова», и «Фауста», «Демона», все, что я в юности слышала в Петербурге. Настроение в Европе и в самой Вене перед нашим отъездом было уже довольно сгущенное. В Испании, в Абиссинии и на Дальнем Востоке шли подготовления и военные действия, как в начале пожара — то тут, то там искра, которая вскоре охватит пламенем все здание.

В нашу честь друзья устроили предотъездный чай; Нина собрала своих знакомых венцев, были также врачи из того госпиталя, где мы работали. Мы пробовали их уговаривать запаковать чемоданы и поехать в Палестину. Австрия стояла перед «аншлуссом», и было ясно каждому ребенку, что Гитлер не оставит свою родину в покое. Но они отвечали все в один голос: «Вы не знаете венцев, это не немцы, у нас этого не может быть!» Мы сделали несколько прощальных визитов, к профессорам и врачам. Все они жили в прекрасных виллах, с вышколенной горничной в белом переднике и чепчике, которая нам открывала дверь и прислуживала за столом, со своим выездом, с необычайной обстановкой Bidermajer, с разными украшениями в стиле «Alt Wien»[663]. Все они были музыкальны, имели огромные рояли Бехштейн или Блютнер или Стенвей, все они говорили о будущем, как если бы оно было таким прочным и непоколебимым, как и их прошлое.

Роскошное угощение и веселая музыкальная атмосфера делали свое: хотелось хотя бы на этот один вечер забыть о той туче, которая нависла над человечеством и над еврейским народом, перестать быть Кассандрой и пессимистом. Эти ужины и вечера я не раз вспоминала, когда потом мне приходилось хлопотать о визах в Палестину для этих самых врачей-евреев, которые смеялись над нашими опасениями. Человек слеп и успокаивает и убаюкивает себя и своих близких, пока гром не разразится над его головой. Всех этих коллег разнесло ветром по всему миру: от Шанхая до Нью-Йорка, от Палестины и до Кипра. Большинство погибло в самой Вене. В Цюрихе мы остановились на несколько дней, и там наши пути с Марком разошлись на несколько недель.

* * *

Он поехал работать в Женеву, в университетскую клинику, я остановилась в санатории близ Лозанны, где был хороший вегетарианский стол и где мне было чему поучиться.

Несколько дней я проболела инфлуэнцией, которую схватила еще в дороге. Но меня скоро поставили на ноги: в этом санатории не признавали лекарств, только разные чаи из трав, ингаляции и горячие ванны.

Когда я поправилась, я начала работать в кухне под руководством французского шефа. Я научилась варить блюда, заменяющие мясо и рыбу, я купила несколько французских кулинарных книг, таблицы вычисления и проч. Интересны были диеты на понижение веса.

Этот санаторий La Loriers принадлежал адвентистской общине, прекрасно поставлен, с очень вышколенным и спокойным персоналом. Особенно в кухне было приятно работать в такой уютной атмосфере, которая была непохожа на нашу вечную спешку, с нервами, перебоями, с которыми мне всегда приходилось так тяжело бороться. Я всегда до этого и после этого боролась за снижение горячки, градуса спешки. У них казалось, что все делается само собой, шутя. Там была традиция, строго выработанный план, который мало меняется из года в год — и только сезон требует перемен. Иногда вводятся новые системы и новые методы, которые только слегка кое-что меняют или улучшают. Я это приписывала влиянию религии. Субботние богослужения были скорее похожи на клуб, в котором было чтение священных книг, и эти заседания происходили не в церкви, а в общем зале. Речи произносились главным врачом, не пастором, а врачом, одетым в обычное партикулярное платье, эти речи были большей частью на светские темы, не лишены культуры и модернизма, хотя и проникнуты глубоким христианским духом.

Все сестры были молоденькие и хорошенькие, готовились в миссии к поездке на дальний Восток, заграницу, все глубоко убежденные и радостные. В них не было католической мрачности и строгой дисциплины, послушания, жертвы, они выглядели все добровольцами.

В санатории была прекрасная библиотека, и я нашла хорошие книги, прочла Геррио — о Бетховене, Давид Неель — о Тибете[664] и др. Прочла Жан Жака Руссо, которого я не держала в руках со времени Лозанского университета.

Адвентисты и к политике имели свое философское отношение: они говорили, что пришел «конец света», что есть «знаки» (жестокая Испанская гражданская война, сильное наводнение в Америке, Антихрист в Европе — Гитлер). Они верят в Мессию. Многое звучало как суеверие. И из опыта мы видим, что только личные страдания кончаются смертью, мировым же нет конца: поэтому нет и надежды на конец злу и страданиям.

Наш Меир писал в письме: «хорошо, что в Испании нет евреев, иначе у нас было бы одной заботой больше».

Природа в этой части Швейцарии была захватывающе красива, я гуляла по снегу, выходила к озеру Леман, смотрела на Альпы, ездила в Нион Глан (Nion Gland).

В одно из воскресений приехал Марк меня навестить. Мы с ним гуляли по окрестностям: свернули с главной дороги и пошли мимо богатых вилл. Поместья на берегу Женевского озера принадлежали иностранным богачам: американцам, англичанам, французам. На всех воротах почти были надписи: «Приве»[665] — частная, мол, собственность. Вход запрещается или остерегайтесь собак.