вперед. Кто-то из шоферов нажал на клаксон: «Та-та»! И все машины стали сигналить: «Та-та»! В такт этому звуку пассажиры стучали ладонями по кузову автомобиля и крыше.

Этот звук, как волна, катился впереди нас. И это означало по-мексикански, что в какой-то машине едет известный человек. С соседних улиц сбегались люди, чтобы взглянуть на этого человека. У светофора мексиканцы окружали машину — они хотели получить автограф у Жаботинского. Они подавали в окошко записные книжки, коробки сигарет, обрывки газет, а какая-то девушка умоляла Жаботинского расписаться на ее белой туфле.

Звук «та-та» катился впереди нас. Он уже достиг площади Гарибальди. И люди, собравшиеся там — музыканты, туристы, мексиканские юноши, которым в эти дни так хотелось все знать и видеть, — стали с нетерпением ждать прибытия на площадь этого известного человека.

Когда Жаботинский вышел из машины, его увидели все. Он был намного выше собравшихся и поэтому походил на монумент, стоящий среди толпы.

Кто-то крикнул:

— Вива Жаботинский!

И вся площадь скандировала:

— Вива!..

С разных сторон бежали люди.

— Ты иди в центр площади, — попросил я Леню. — Я найду марьячис, и начнем съемку.

Жаботинский, как линкор, двигался среди толпы. Все хотели дотронуться до него, а наиболее ретивые юноши пытались залезть на него. Леня смахивал людей с плеч и медленно продолжал свой путь.

За ним двигались осветители, операторы. Пахмутова и Добронравов, которые шли вместе со всеми, были оттеснены толпой.

Операторы включили «юпитеры», и волнение на площади усилилось. Мексиканцы рванулись на свет. Какая-то девица пробралась к Жаботинскому и закричала:

— Бесаме! (Поцелуй меня!)

Вся площадь подхватила:

— Бе-са-ме!..

— Чего они хотят? — зычно спросил меня Жаботинский.

— Поцелуй ее! — крикнул я.

Леня поцеловал девушку.

Теперь толпа скандировала:

— Бе-са-ле… (Поцелуй его!)

Девушка не заставила долго упрашивать себя. Она приподнялась на носки, поцеловала Жаботинского и громко, счастливо засмеялась.

Я заметил, что у Жаботинского взгляд раздраженный, — видимо, оттого, что он ощущал свое некоторое бессилие перед этой напиравшей на него толпой.

Снова в небольшое освещенное пространство перед Жаботинским ворвалась девушка! Волосы распущены, платье легкое, открытое. Она встала перед богатырем, еще шире распахнула и без того большое декольте и требовательно сказала:

— Автограф.

Леня вынул ручку и написал ей на груди букву «Ж». При этом на его лице не было ни улыбки, ни удивления, будто это был лист бумаги.

Надо было поскорее начинать съемку. Я с трудом отыскал в толпе Александру Пахмутову и пробился с ней к Жаботинскому.

Заиграли марьячис, затрещала кинокамера. Однако мексиканским юношам, как видно, не было дела до марьячис и до кинокамеры. Они во что бы то ни стало хотели «пообщаться» с чемпионом Олимпийских игр. Приятели подняли на руках какого-то парня. Он взъерошил чемпиону волосы. Другой парень снял со своей головы огромное мексиканское сомбреро и надел на Жаботинского. Леня терпел, но по его лицу было видно, что терпению приходит конец.

Толпа напирала все больше. У какого-то марьячис хрустнула гитара, и он жалобно застонал, будто это хрустнули его собственные кости.

— А ну, посторонись! — кричал я, потому что операторам не было видно Жаботинского и Пахмутову.

В этот момент Жаботинский стал подниматься над толпой. Парни, стоящие вокруг, решили поднять штангиста, вес которого полтора центнера.

— Кончай это дело! — испуганно закричал Жаботинский. — Гаси свет!

Операторы погасили «юпитеры». Над площадью сомкнулась темнота. Жаботинский прокладывал могучими руками дорогу к машине.

Наконец он тяжело опустился на сиденье, захлопнул дверь и стал держать ее изнутри, чтобы никто не открыл.

Я сел за руль, включил скорость — машина не двигалась. Парни приподняли заднюю часть автомобиля, и колеса беспомощно крутились. Два парня забрались на крышу автомобиля и под крик «Мехико ра-ра-ра!» отплясывали какой-то танец вроде ча-ча-ча.

— Лепя! Стащи их с крыши, — попросил я Жаботинского.

— Нет уж, ты сам, — ответил он. — Я не выйду из машины.

Я высунулся из окна и крепко выругался по-испански. Это несколько охладило энтузиазм собравшихся. Парни слезли с крыши, толпа опустила машину, и колеса автомобиля соединились с асфальтом.

Я неистово сигналил, пробивая дорогу. А кругом по-прежнему слышались крики, свист и скандирование:

— Вива Жаботинский!..

Наконец машина вырвалась из плена. Проехав несколько кварталов, я остановил машину. Следом за мной встала вторая машина. Все вышли и свободно вздохнули.

— Да, Леня, — сказала Пахмутова, — любят тебя мексиканцы. Если бы ты захотел, они бы тебя до Олимпийской деревни на руках донесли.

Жаботинский молчал. Он долго причесывался, неторопливо застегивал пиджак и вдруг стал шарить по карманам. Потом посмотрел на нас каким-то мрачным взглядом и сказал:

— Бумажника-то нет!

— Неужели! — ахнули мы. — Что в бумажнике было?

— Шоферские права, ну и там разная мелочь. — Жаботинский гневно посмотрел на меня: — Это ты виноват! Художественный эпизод придумал!

Он решительно направился ко второй машине и приказал шоферу ехать в Олимпийскую деревню.

Я вернулся на площадь и нашел полицейского.

— Сейчас здесь был Жаботинский, — сказал я.

— Какой успех! — ответил полицейский. — Ни одну голливудскую звезду так не встречали. Ни одного президента.

— У него бумажник пропал, — перебил я полицейского;

— У Жаботинского? У самого сильного человека в мире? — переспросил полицейский.

Я кивнул в знак согласия.

— Вот это да! — вдруг радостно воскликнул полицейский. — Это же настоящий олимпийский сувенир! Молодцы!

«Я ВСТАЛ БЫ НА КОЛЕНИ И ЦЕЛОВАЛ РУССКУЮ ЗЕМЛЮ»

Приходилось ли вам когда-нибудь подолгу не говорить на своем родном языке, не слышать родной речи? Пусть вы прекрасно знаете иностранный язык, скажем испанский, легко объясняетесь на нем с окружающими, пусть вы привыкли к этому языку — все равно по ночам снится дом, и во сне с упоением говоришь по-русски.

Утром проснешься, и в этот момент кто-нибудь обязательно постучит в дверь и скажет: «Пермите, ме сеньор»[65]. И опять испанский…

Но вот кончилась моя жизнь в боливийском городе Санта-Крус, и я утром улетел в столицу Боливии. Это был конец моего долгого путешествия. Скоро я буду в Мексике — там меня ждет семья. В день отлета хозяин разбудил меня и вручил местную газету «Долг», в которой была напечатана статья обо мне. Статья заканчивалась пожеланием доброго пути.

До Ла-Паса одна посадка в провинциальном городке Кочабамба. Когда подлетаешь к Кочабамбе, зрелище за окном самолета удивительное. Джунгли и горы. Джунгли тянутся на сотни километров до самого горизонта. Деревья-гиганты до пятидесяти метров высоты, и каждая веточка в цвету. На одном дереве голубые цветы, на другом ярко-красные или желтые. Наверное, ни один художник не смог бы передать эту удивительную палитру красок.

Но здесь, около Кочабамбы, на