пути джунглей встают горы. Тропические деревья поднимаются вверх по склону. Начинается борьба тропического леса и гор. Горы оказываются сильнее. Лес становится реже. Пышный ковер разрывается на куски. Блекнут краски. Джунгли признают свое поражение.

Город Кочабамба находится на высоте двух тысяч пятисот метров, и поэтому его называют городом вечной весны. Зимой и летом, весной и осенью здесь одна и та же температура. После тропической жары Санта-Круса пассажиры с удовольствием предвкушают прохладу Кочабамбы.

Когда самолет подрулил к аэровокзалу, я вместе с пассажирами направился в ресторан и уселся за столик, заказав модный в то время напиток, приготовленный из рома и кока-колы, который назывался «Куба либрэ» («Свободная Куба»).

И вдруг я услышал голос, который поразил меня как гром! Кто-то на моем родном языке крикнул:

— Кто здесь русский?

— Я! — не задумываясь, ответил я, хотя мне не было видно человека, который кричал.

Ко мне подошел невысокий лысый человек и отрекомендовался:

— Здравствуйте. Я Миша из Подольска.

— Очень приятно.

В руке у Миши была газета «Долг» со статьей обо мне.

— Из газеты мы узнали, что вы летите на этом самолете, — сказал он. — Меня послал граф Усов, родственник царя Николая Второго. Он живет здесь и очень хочет видеть вас.

Миша говорил торопливо. Иногда проглатывал окончания слов. Я слушал его с упоением. Ведь он говорил по-русски.

— Я вас очень прошу, господин корреспондент, — в голосе Миши слышалась мольба. — Войдите в мое положение, господин корреспондент. Граф мне так и сказал: «Ты без этого человека ко мне не являйся».

— Я могу опоздать на самолет. Стоянка всего два часа!

— Нет, нет! — воскликнул мой новый знакомый. — Такого не может быть. В крайнем случае я оплачу ваш перелет до Ла-Паса. Я вас умоляю. Я только представлю вас графу — и все. Ах, господин корреспондент!.. Что со мной будет, если вы не поедете!

Лицо Миши выражало боль, страдание, мольбу.

— Машина у подъезда. Туда и обратно. И все…

Я согласился. Миша подхватил меня под руку, потащил к выходу, открыл дверцу голубого «шевроле», посадил, и мы помчались.

Только «скорая помощь» и пожарные машины мчатся по городу с такой скоростью. Миша пролетал перекрестки, не сбавляя скорости, проносился на желтый свет и, наконец, визжа тормозами, остановил машину у калитки. За забором — небольшой садик и двухэтажный каменный дом. Яркие цветы вдоль дорожки, ведущей к дому.

От дома к калитке шел человек. Он был высок ростом, немножко сутул. Шел он усталой походкой, хотя в этой походке угадывался сильный человек и в прошлом военный. Взгляд спокойный, но была в этом взгляде суровость.

Щелкнул замок калитки. Граф некоторое время смотрел на меня и затем протянул свою большую сильную руку.

— Константин Петрович Усов! — голос был низкий, глухой.

— Моя миссия выполнена! — весело отрапортовал Миша, хотя граф как будто не слышал его слов. Он взял меня под руку и повел к дому.

На большой открытой веранде за столом сидел старичок в пенсне, с белой, клинышком, бородкой.

— Профессор Санкт-Петербургского университета Ефимов, — произнося «р» на французский манер, представился старичок.

Сели за стол. Граф налил всем по рюмке водки. Жена графа принесла по тарелке щей и деревянные ложки.

— Ну что ж! — сказал хозяин. — Выпьем! Со свиданьицем! Граф запил водку чаем и мне пододвинул стакан.

— Водку — чаем? — удивился я.

— Дворяне в России всегда запивали водку холодным крепким чаем, — сказал граф и взялся за деревянную ложку. — Вы потеряли уже этот обычай.

Граф хлебал щи и изредка поглядывал на меня.

— Вы коммунист? — спросил граф.

— Да.

— В каком году родился? — Граф перешел на «ты».

— В тысяча девятьсот двадцать пятом.

— В двадцать пятом! — зачем-то повторил граф.

— Расскажите, голубчик, о сегодняшней России! — воскликнул профессор.

Я стал рассказывать.

— Вот ты говоришь: великие стройки, великий Советский Союз, — перебил меня граф. — Можно подумать, что раньше Россия не была великой. Ты, наверное, даже не знаешь, какой она была до революции.

— Почему же?

— А скажите, молодой человек, — спросил профессор, — кого из прежних русских писателей вы знаете?

— Толстого, Тютчева, Тургенева, Фета, Пушкина, Бунина…

— О, о! — сказал профессор и поправил пенсне. — Это замечательно! Может быть, вы помните какие-нибудь строки Пушкина?

— Помню, — сказал я.

Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,

Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог.

Его пример другим наука;

Но, боже мой, какая скука

С больным сидеть и день и ночь,

Не отходя ни шагу прочь!

— Прелестно! Прелестно! — восторгался профессор и хлопал в ладоши. — Советский коммунист знает на память Пушкина. Пять. Истинное пять! Скажите, голубчик, а Лермонтова вы тоже знаете?

Я прочитал Лермонтова «Смерть поэта».

— Браво! — профессор похлопал в ладоши. — Пять! Истинное пять! А скажите, милейший, — профессор заглянул мне в глаза, — вы читали «Войну и мир» Льва Николаевича?

— Конечно.

— А вы, случайно, не вспомните, какие глаза у Наталии Ростовой?

— Темные, как вишни!

— Это просто поразительно! — воскликнул профессор и посмотрел на меня с умилением. — Позвольте старику еще один вопрос.

— Пожалуйста, — согласился я.

— К кому из поэтов Лев Николаевич был особенно расположен?

— К Фету, — не задумываясь, ответил я.

— Верно! — изумленно сказал профессор. — А вы не помните какие-нибудь его строки?

Осыпал лес свои вершины,

Сад обнажил свое чело,

Дохнул сентябрь, и георгины

Дыханьем ночи обожгло.

Профессор встал из-за стола, подошел ко мне, обнял и с влажными от слез глазами сказал:

— Отлично, голубчик! Отлично… Пять с плюсом!

— Через полчаса отходит самолет, — объявил Миша, который до этого сидел молча и слушал.

— Я провожу вас, — сказал граф и встал из-за стола.

Я попрощался с хозяйкой и с Мишей, который хитро подмигнул мне, видимо, в знак особого расположения. Долго мне жал руку профессор. «Я так рад! Так рад!» — повторял он.

Мы сели с Усовым в его большой черный «кадиллак» и поехали.

— Я прочитал вашу «библию», — сказал граф, продолжая начатый за столом разговор. — Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Многого я не понял. Со многим не согласен. Но прочитал. А ты, наверное, не знаешь русских государей и их заслуг перед Россией.

— Знаю!

— Ну, а кого из царей ты знаешь?

— Всех!

Граф удивленно посмотрел на меня и явно не поверил.

— А чей сын Иван Грозный? — спросил он и взглянул на меня испытующе.

— Василия Третьего.

Граф как-то неопределенно покачал головой и смолк. Я не хотел объяснять ему, что закончил исторический факультет Института международных отношений.