Конфетка, обнаружив вдруг, что дыхание ее стало нестерпимо влажным, поднимает вуаль и, поколотившись немного, прикалывает ее к шляпке.

— Ну просто шрам, — иронически соболезнует друзьям Уильям. — Потерпеть поражение у самого финиша!

Конфетка дюйм за дюймом склоняется вперед, благодарная дождю, который охлаждает ей щеки и не позволяет парам дыхания заклубиться, вырываясь из темного тупичка, и тем выдать ее.

— Да, но от кого, хотелось бы знать! От кого?

Теперь она ясно видит всех троих, глядящих, на счастье ее, в сторону. Уильям хохочет — и каким же на диво естественным выглядит его смех!

— Уверен, что я его не знаю, — говорит он. — Все известные мне богатые джентльмены суть истинные штолпы добродетели. Потому я и обращаюсь, ражнообразия ради, к вам!

— Нет, но серьезно, Билл… если до тебя дойдет хотя бы слово…

— …О том, где нам искать эту деву…

— Пусть даже не сейчас, но когда она надоест своему хозяину…

— Мы все еще умираем от желания попробовать ее… Уильям вновь разражается хохотом:

— Подумать только. Какое рвение — и вызванное-то всего лишь парой строк из «Нового жуира». О, могущество… рекламы!

— Мы просто не любим упускать своего, — признается Бодли.

— Таково проклятие современного человека, — сообщает свое мнение Эшвелл.

— Ладно, друзья, шпокойной ночи, — говорит Рэкхэм. — Вечер получился на редкость забавный.

Мужчины обмениваются, не снимая перчаток, рукопожатиями, полуобнимают друг друга, затем Бодли, лучший из этих троих свистун, стягивает одну перчатку и сует себе в рот большой и указательный пальцы, намереваясь добыть для Уильяма хэнсом.

— Премного обязан, — произносит Уильям. — Мне и вправду необходимо вернутся домой.

— Конечно, конечно. А нам и вправду необходимо… что нам необходимо, Эшвелл?

Двое товарищей неторопливо убредают во тьму, оставив Рэкхэма дожидаться под фонарным столбом скорого спасения. Конфетка вглядывается сзади в своего замершего на месте мужчину. Ладони Уильяма сцеплены за спиной, в точности там, где, когда он гол, виден меж ягодиц его на редкость далеко выступающий копчик. Сейчас Рэкхэм кажется ей более рослым, длинная тень его, угольно-черная на залитых газовым светом булыжниках, тянется прямо к ней.

— Самое время и нам забраться в кровать, — доносится до нее голос Бодли — или Эшвелла?

Обоих уже не видно, и голоса их стихают вдали.

— Весьма справедливо. И ты уже знаешь, в чью?…

— Думаю, миссис Тремейн.

— Напитки у нее не так, чтобы очень.

— Верно, зато девочки чудо как хороши.

— Может, нам позволят явиться туда со своими?

— Со своими девочками?

Ну вот, они и ушли. Несколько секунд Уильям хранит неподвижность — лицо его приподнято к небу, он словно бы вслушивается, ожидая приближения кеба. Затем неожиданно прихлопывает ладонью по фонарному столбу и принимается описывать вокруг него медленные круги — ни дать ни взять, расшалившийся уличный сорванец. Кружа так, Уильям пофыркивает и помахивает в воздухе свободной рукой.

— И думать забудьте, олухи! — радостно выкрикивает он. — Ее больше нет… Она шпасена от вас… от всех вас! Никто ее больше и пальцем не тронет… (Он все кружит и кружит, огибая столб.) Никто!

Уильям снова хохочет, и тут вдали появляется хэнсом.

Конфетка ждет, пока он вскарабкается в экипаж, затем покидает свое укрытие; веселый крик Уильяма: «Чепштоу-Виллас, Ноттинг-Хилл!» уведомляет ее, что спешить за ним следом не нужно. Он едет домой, спать, — и она, наконец, может проделать то же.

Цокот копыт стихает, Конфетка, прихрамывая, выбирается под свет фонаря. Мышцы ее, слишком долго пробывшие натянутыми, как тетива, теперь заедают, одна нога затекла совершенно. Грязь со стен тесного тупичка изгваздала с двух сторон ее юбку, на светлой ткани поблескивают сажные клейма. И все же она ощущает восторг. Рэкхэм принадлежит ей!

Конфетка ковыляет по улице, покряхтывая и посмеиваясь, нервные окончания ее понемногу вновь обретают чувствительность, ей страх как хочется погрузиться в теплую ванну, оказаться дома — она знает, что будет спать в эту ночь, как дитя. Она пытается посвистеть, призывая кеб, однако стоит ей сжать губы, как те снова расползаются в ухмылке, и из горла ее вырывается гортанный смешок. Она хихикает на ходу и все ускоряет шаг, направляясь к улице более оживленной.

Навстречу ей попадается нетвердо продвигающийся мужчина, большой, шикарный во всех смыслах этого слова мужчина; обгоняющий его ветерок возглашает: он пьян. Когда опущенные долу глаза его замечают подол, обвивающий женские ноги и метущий, приближаясь к нему, темный тротуар, мужчина поднимает на Конфетку любознательный взор. И сразу одутловатое лицо его освещается узнаванием, хоть Конфетка и не помнит, чтобы видела его когда-нибудь прежде.

— Это… это Конфетка? — лепечет, покачиваясь, он. — Где ты пропадала, моя блудная сирена? Умоляю, отведи меня к твоей постели, где бы она ни находилась, и исцели мой елдак!

— Простите, сэр, — говорит Конфетка и чуть наклоняет голову, минуя его, неотрывно глядя на яркие огни впереди. — Я решила уйти в монастырь.

Мы с вами стоим на посту между бездонным рвом проклятия и светлой дорогой в Рай! — восклицает густой женский голос. Эммелин Фокс поеживается и заслоняет покривившиеся губы чашкой с горячим чаем. Миссис Борлейс опять занесло невесть куда.

— Мы можем лишь протягивать руки — о, так будем же молиться, чтобы кто-нибудь из несчастных ухватился за них!

По всему залу собраний прочие дамы, члены «Общества спасения», обмениваются взглядами, пытаясь понять, призывает ли их руководительница к молитве в буквальном смысле, или это всего лишь вдохновенная риторика. С десяток благопристойно одетых женщин, в большинстве своем еще менее миловидных, чем серолицая миссис Фокс, приходят к молчаливому согласию, глаза их остаются открытыми, ладони домиком не складываются. За закопченными окнами их штаб-квартиры на Джермин-стрит кишат миллионы лондонских необращенных, какие-то неуяснимые тени скользят по стеклу.

К миссис Фокс приближается с чайником в руке миссис Нэш. Она совсем простая душа, миссис Нэш, и надеется, что, пока не закончилась Минута Отдыха, отделяющая Дискуссию от Выхода В Город, она успеет налить своим сестрам-Спасительницам еще по чашке чая.

Но нет: «Пopa в путь, сестры» — объявляет миссис Борлейс и, подавая пример, вперевалку направляется к вестибюлю. В зале поднимается шепоток неудовольствия — не потому, что сестры страшатся подвигов еванге-лизма, нет, дело в том, что миссис Гибберт забыла сегодня принести крекеры и ей пришлось сбегать за ними в лавочку, — в итоге, большинство Спасительниц еще не покончили даже с первым из них, а некоторые только по кусочку откусить и успели. Теперь же руководительница понукает их