Ни один немец в душе не согласится признать на вечные времена самостоятельность даже мадьяр, но он понимает, что без мадьяр, одним немцам нельзя покуда справиться с приду-найскими славянами. Мадьяры со своей стороны также хорошо понимают необходимость взаимного союза. Недавно еще первый венгерский министр хвалился, что, будь он имперским канцлером, он мигом угомонил бы чехов. В отношении к нам Венгрия составляет авангард Германии, гогенцоллерны в Румынии[150] — передовой ее пост. В Европе и у нас многие наивно удивляются, как терпит Австрия прусское влияние на нижнем Дунае, доказывающее коварное намерение грозной соперницы обойти ее с тыла; Австрия между тем остается совершенно довольной. Для нее в этом направлении прусское ли, баварское или собственное руководство значит буквально одно и то же — влияние немецкое. Став во главе Германии, Пруссия должна по необходимости обеспечивать немецкому племени намеченные им пределы, со всеми передовыми постами. В этом заключается условие существования прусской династии. Могли бы, конечно, возникнуть обстоятельства (например, австро-французский союз), при которых Пруссия не только согласится, но пойдет сама на раздробление Австрии, как империи, заменяя ее Венгрией; но она никогда не пойдет против немецкого предания в австрийских областях; воспротивится всеми силами такому исходу, разве ей самой будет грозить уже слишком большая опасность. Но если Пруссия не может допустить самостоятельности славян австрийских, то не может даже допустить самостоятельности славян турецких: вторые ручаются за первых. Освобождение южных дунайских племен повлечет за собой освобождение северных; уже теперь венгерские румыны поднимают голову вследствие полунезависимости румын закарпатских[151]. Как же глубокомысленному немцу не понять такой простой вещи? Рассчитывая на сочувствие Пруссии 1866 года в этом отношении, мы всегда придем к результату последней конференции по греческим делам. Прежняя Пруссия могла не быть сообщницей Австрии в восточном вопросе, нынешняя Пруссия вынуждена к этому сотовариществу. Австрийские интересы в восточном или южно-славянском вопросе суть интересы немецкие, обеспечивающие историческое преобладание Германии в долине Дуная и на его притоках; а Пруссия нравственно ручается за немецкие интересы и только вследствие такого ручательства стоит во главе Германии[152].

После этого можно находить довольно странным распространенное у нас мнение о прочности прусского союза. Старая дружба и родственные отношения не помешали России стать против Пруссии в 1851 году, даже без особенной надобности, ни Пруссии против России в 1854 году[153]. Этот последний случай особенно замечателен. Прежняя Пруссия, второй член Германского союза, недавно перед тем униженная Австрией, считала себя, однако же, обязанной поручиться против России за свою соперницу. Как же может нынешняя Пруссия-Германия бросить ее на произвол судьбы при борьбе с чужеземцами? Кроме некоторой взаимности по польским делам, взаимности совершенно внешней, все существенные интересы стоят гораздо более вразрез между Россией и Пруссией, чем между Россией, например, и Францией. Мудрено рассчитывать на союзницу, вынужденную чувством самосохранения быть в большой части случаев соперником и даже врагом своего союзника[154].

Расширение Пруссии в Германию ослабило в отношении к нам опасность четвертого союза Англии, Франции, Австрии и Италии, постоянно грозившего по восточному вопросу, или, скорее, ослабило только опасность прямого наступления этого союза на нашу западную границу, хотя не устранило ее совершенно: возможность нападения на нас с моря осталась в прежней силе. Но уменьшив одну опасность, расширение Пруссии создало для нас две новые: во-первых, обратив политически Австрию в Венгрию, война 1866 года отдала ее в руки правителей, гораздо более энергических, честолюбивых и жадных на захват, чем прежние, и в то же время, отгородив ее стеной от Европы, предоставила ей свободу действия только к югу и востоку, т. е. направила все силы и все честолюбие этого государства на турецко-славянские и румынские области; во-вторых, заменила для Австрии отдаленную поддержку западных держав близкой поддержкой сосредоточенных и родственных немецких сил. Если нынешняя венгерская Австрия чистосердечно войдет в свою новую колею, что почти несомненно, то Германия во всяком случае постоит за нее, как за свое собственное добро. В обоих отношениях 1866 год не исправил, а ухудшил и наше военнополитическое положение[155].

Мы видели, что смысл и узел восточного (для нас славянского) вопроса лежит не в Турции, а в Австрии. Мы никак не можем пройти в Турцию мимо Австрии. При этом условии, отныне несомненном и не подлежащем никаким случайностям, все, что усиливает Австрию, составляет новое препятствие для нас. Между тем очевидно, что окончание вековой распри с Пруссией и союз с ней придадут Австрии гораздо более устоя, чем союз с несмежной и шаткой Францией. Количество сил, одновременность военных сборов и удобство сосредоточивать армии, не говоря уже о прочности связи, коренящейся в народном чувстве, — во всем видно явное преимущество первого союза над вторым. Если прежде наше положение в восточном вопросе было затруднительно вследствие того, что щитом для Турции служила Австрия, то оно стало еще гораздо затруднительнее теперь, когда щитом для Австрии служит Пруссия. Противопоставленные нам щиты нагромоздились в три этажа.