Всякому понятно также, что государство, население которого достигнет, вероятно, к концу текущего века ста миллионов, не будет понапрасну слишком долгое время только желать. Дать славянам эту уверенность могут не дипломатические депеши, а дело, в котором есть своя доля каждому: и власти, и частным средствам, и доброму пожеланию русских сословий и корпораций. Надобно внушить славянам уверенность, что Россия не спускает с них глаз, что деятели их имеют за собой поддержку, что каждый славянин в России — у себя дома. Привожу только заголовки давно сказанного другими. Нужно дать средства хотя не изобильные, но достаточные для поддержания умственного славянского движения, по крайней мере в виде рассадника, там, где для того нет местных средств. Нужно поощрять высоким вниманием знаменитых славянских деятелей. Нужно, чтобы каждый подвижник славянского дела, гонимый за любовь к своей народности, не оставался беспомощным дома, а в случае крайности находил обеспеченное пристанище в России, чему более всего могут способствовать ученые русские корпорации, так как славянские деятели за границей почти все принадлежат к ученому сословию. Нужно, чтобы в России, по мере надобности в умелых людях, вызывали их преимущественно из славянских земель, где их так много, и завели бы для того специальные сношения. Нужно всевозможными средствами распространять между заграничными славянами русскую литературу, открывая им материальные доступы к ней: только в этой литературе найдут они общую народную связь между собой и с нами. Нужно в то же время знакомить Россию со славянским миром, усвоить нашим университетам и другим высшим заведениям славянские курсы истории, статистики и проч. наравне с отечественными. Нужно, чтобы в России осознали наконец, что славянское католическое духовенство, главный руководитель и хранитель народного чувства, исполнено любви к России, что оно состоит в большинстве из горячих русских патриотов, — и заменяли бы ими, насколько найдется для того желающих (прежде всего в армии) нынешних высших и низших ксендзов. Нужно, по моему мнению, открыть русскую службу, особенно военную, иностранным славянам наравне со своими подданными, принимая служивших тем же чином, не в пример другим чужеземцам; такое допущение будет полезно и нам, и им, и в настоящем, и в будущем. Меры эти должны быть общим правилом, а не демонстрацией только на известный случай; должно создать постоянное нравственное соприкосновение между Россией и заграничными ее братьями. Те из вышеприведенных мер, которые не зависят от официальной власти, все-таки требуют почина сверху, без которого у нас покуда ничто не идет; но затем на русском обществе лежит обязанность усвоить их себе и распространить. Мало внушать эти чувства, надо создать на них моду и потом превратить ее в дело чести. Затем, если эти обязанности не войдут в общее сознание, то нечего и говорить, — значит, нельзя верить в Россию.

Говоря о славянах, я понимаю всю группу народов, связанных с Россией исторической судьбой, единокровных и единоверных. Нельзя обойти в великом вопросе греков и румын; вторые особенно вросли в сплошное тело славянщины и поневоле должны делить ее участь. У обоих те же враги и то же бессилие достигнуть законной цели собственными средствами. Греки понимают очень хорошо, что единственный народ, искренно желающий им освобождения, готовый пролить за них кровь, — все-таки русские и никто больше. Разница во взгляде на восточную империю, на этот бессмысленный призрак, которого Россия, конечно, не может допустить, на этот плод археологических мечтаний ученой греческой партии, — не охладит к нам народную массу, желающую только действительности: свободы и национального развития. Никто не сомневается, что Россия, выступив вперед, увлечет за собой греков. Сомнение это существует относительно румын: вожаки их сбиты с толку упорной внешней интригой. Но никакая интрига не может долго устоять против очевидности; в этом же случае очевидность полная. Единственный народ, имеющий разумную причину желать самостоятельности румын, единственный народ, создавший и поддерживавший эту самостоятельность, — русские[163]. Не только румынское племя не может собрать собственными силами свои рассеянные отрасли, попранные, как и славяне, чужеземным гнетом; но оно не может устоять свободным народом иначе, как с русской помощью. Переговоры между Австрией и Францией в 1863 году, великодушно располагавшими судьбой Румынии, и многое другое из того, что говорилось и писалось в Европе о румынах, должно наконец открыть им глаза. Судьба всех дунайских народов колеблется теперь на острие иглы; или они будут свободны в союзе с Россией, или станут сначала провинциями, потом низшей расой, «словаками» венгерской Австрии. Побуждение, не допускающее Венгрию или Австрию, а за ней Германию согласиться на свободное существование турецких славян, простирается в той же мере и на румын. Два миллиона румынских подданных Венгрии, не говоря уже о стремлении немецкого племени и его венгерского авангарда к овладению всем течением Дуная, составляют, кажется, достаточную угрозу для беззащитных дунайских княжеств. В случае новой борьбы за восточный вопрос, или, лучше сказать, за новый славянский вопрос, ставший на место первого, существование румын не только как народа, но как людей, как граждан будет зависеть исключительно от победы России. Гогенцоллернский принц не обеспечивает, а, напротив, предвещает румынам (в дурном для них смысле) их будущность. Когда людям предстоит выбор между такими крайностями, тогда можно положиться на их собственное чувство самосохранения, не забывая, впрочем, по возможности неустанно раскрывать глаза всем и каждому. Греки должны быть с нами, или долго им придется еще видеть в рабстве половину своего народа: румыны должны или быть с нами, или погибнуть. Ни те ни другие не захотят последнего исхода.

Россия нужна грекам и румынам; они не столько нужны, сколько дороги нам, и должны быть дороги, даже румыны, несмотря на их кичливость, как православные. Я не затрону, конечно, духовных вопросов в военно-политической статье; но нельзя не заметить тут одной особенности. Православие не рассеяно по лицу земли, как католичество; оно освещает сплошную массу народов, живущих рядом, тесно связанных между собой с первого появления в истории, имеющих перед собой почти одинаковую религиозную, нравственную, вероятно, даже гражданскую будущность. В этом отношении православие запечатлено особым, можно сказать, социальным свойством. Неизменное в основании, оно помнит единство веры, просвещения и гражданского общества, осенявшее первые дни его торжества, — предание, давно утратившееся в католичестве. Можно удостовериться личным опытом, что для каждого священника, даже для каждого мирянина, воспитанного на церковной литературе не только в Румынии, но даже в Сирии, даже в Египте, русский Царь есть единый царь православный и законный, прямой наследник Константина Великого: прочие только владетели. В России лежит теперь средоточие православного общества, не веры, конечно, но людей, исповедующих эту веру, в ней узел тесной, мирской связи между православными людьми всего света. Нам, русским, никак не следует этого забывать.