Но она была неуловима, та особая бабочка. Тогда он сел в свою каталку, запрокинул голову, свесил к полу руки… И сидел так до того момента, когда голос Золушки спел ему коротенькую музыкальную фразу. Это был их вальс — танец их первого бала, музыка, под которую он впервые вгляделся в нее, и оценил, и оробел до немоты, и почувствовал, как вдвое быстрее колотится сердце… ти-ит. Зажмурившись, принц насвистел чуть-чуть дальше. И ее голос — засмеялся. Тихонько и кратко. Но этот смех с силой выбросил принца из кресла-каталки. Все время до конца главы (до конца повести и всей жизни!) ее голосу дана такая власть — то подбрасывать его к вершинам блаженства, то ронять в преисподнюю!..

(Важный этот разговор мы приведем полностью. В нем нет пустяков.)

— Давно ты здесь? — спросил он.

— Да нет… минуты две.

— А… а надолго?

— Не знаю.

— Где ты? Вообще — кто ты сейчас?

— Как странно ты спрашиваешь. Я жена твоя бывшая.

Он закричал, протестуя:

— Но почему же бывшая?! Бывшая-то почему?!

Она молчала.

— Молчишь? Ну да… правильно. На нелепые, а в особенности на подлые вопросы ты отвечать не обязана. Послушай! Можно мне еще надеяться? Или я навсегда тебя проиграл?

Он стал объяснять ей, перед каким выбором оказался. Если она позволяет ему надеяться — он выгонит этих сводников из Совета Короны! Она думает, он не знает им настоящую цену? Знает! Пакостники… кулинары бесстыдства… Нет, правда, он полон решимости выгнать, очистить дворец от них! И не только это: надо вообще попытаться сделать что-то хорошее для этой страны. Чтобы у пухоперонцев как-то возродился интерес к жизни… а то он усох теперь. Но если он проиграл Золушку навсегда — тогда ему впору жениться на фармазонских нефтяных отходах! Тогда чем бесстыднее, тем лучше! Потому что ему наплевать на себя тогда…

— Не нужно плевать. Я буду, буду поблизости…

— Что значит «поблизости»? Это не разговор! Я ошибаюсь, я злюсь, я падаю духом, я несправедливости делаю — а все потому, что тебя нет рядом! Ты не всегда около. А говоришь со мной еще реже! Я скучаю по тебе!

— Я тоже. По тебе.

— Так вернись! Или хотя бы обещай, что вернешься! К такому-то сроку, при таких-то условиях… Ну? Говори свои условия! Любые!

Но она замолчала. Ответом ему был только вздох, смиренный и горестный. Он уже подумал, что вот так, на полуслове, она вновь растаяла, испарилась бесследно, когда ее голос произнес:

— Ты так уговариваешь… как будто я сама не хочу! Погоди, я тут… посоветуюсь.

Невнятный шепот каких-то переговоров послышался. И невозможно было до конца понять, что напрасно шарить глазами, что всматриваться в углы бесполезно, что искать кого-то на потолке глупо! Не муха же она, в самом деле! — сам на себя гневался он… и продолжал буравить стены взглядом, следить за малейшим колыханием оконных гардин…

— Лариэль, ты слушаешь? Сказали — нет, к сожалению. Так нельзя.

— Как «так»? Как «так»?!

— Нельзя торговаться: «к такому-то сроку», «на таких-то условиях». Надо просто жить. Ну, конечно, не кое-как, а старательно — только тогда можно на что-то надеяться…

— Опять эти таинственные старания! — воскликнул принц. — Вся премудрость у тебя — в одном слове, что ли? Негусто… А главное — не слишком ли ты сурова к нам, грешным?

Он почувствовал: она следует за ним, если он перемещается. Вот теперь, например, он медленно направлялся в бильярдную — и она с ним! Чтобы не тянуть к ней руки самым жалким образом, вроде нищего на паперти, принц взял со стола и стал перекидывать из руки в руку костяной шар — и один раз этот шар поймала она! Фантастикой это выглядело для Лариэля: тяжелый шар висел в воздухе просто-напросто!

— Золотко мое! Я же опять, выходит, остаюсь в том глупом положении, как тогда, на дворцовой лестнице… с твоей бальной туфелькой в руках… Ты будешь меня направлять хотя бы? Там «холодно», здесь «теплее»… «еще теплее» — хотя бы так?

— Иногда. Но теперь ты и сам гораздо догадливее… я уверена.

Нет, нужно заземлить ее, подумал он. В смысле — опустить на землю. А то впечатление такое, что одних ангелов она видит вокруг себя! Тем временем невидимая рука опустила тот самый шар на зеленое сукно бильярдного стола.

— Послушай… — Лариэль изо всех сил искал общий с ней язык. — Ты меня всегда идеализировала — с самого начала! У меня же средние способности! Знакомых волшебников не имею — недостоин, видимо… Если б не ты, никогда не угодил бы я ни в какую сказку — не настолько прекрасен… лень-матушка, наверно, не дает стараться так!

Да все мы такие, ты уж прости нас, обыкновенных людей. Слабохарактерные мы. Легко утомляемся. На нас давят — мы гнемся. Нам льстят — мы верим… не на сто процентов, но все-таки… приятно же! Покупают нас — мы фыркаем, но недолго… пока в цене не сойдемся… Мы вообще мало отличаемся от гусей, если хочешь знать! Нас вот-вот зарежут, сожрут с кислой капустой, а мы еще чванимся… форсим друг перед другом… планируем озабоченно какую-то хреновину… — Отвечал ли язык Лариэля за все эти слова? Или уже сам по себе молол? В безрассудном гневе, в слепом бичевании всего и всех…

— Я, может, не все поняла, что ты сказал… но я не согласна! Мой принц — человек чести, это в нем сильнее всего. А талантов сразу несколько у тебя, они разные, они есть, — просто еще ты сам в этом путаешься, главного между ними не открыл!

Выходит, она давала ему надежду? Как он должен был понимать замечательную эту фразу: «Мой принц — человек чести…»? Всерьез она так считает, на самом деле?.. Или просто ободряет его?

Но тут вмешался голос малолетнего чародея (которого Лариэль, бессильно на него злясь, называл мысленно дьяволенком и еще почему-то Свистуном):

— Долго еще ты будешь объяснять ему, какая он прелесть? Мы это сами видели… А теперь мы опаздываем!

В театр берут не всех

— Куда?! — Тут Лариэль совсем уж из себя вышел. — Эй… Куда ты ее уволакиваешь, Свистун?! Она — моя!

— Берег бы получше, — получил он ответ, — была бы твоя. А сейчас ей вообще недосуг: в одном соседнем королевстве послезавтра премьера «Золушки». А молоденькая актриса ужасно неуверенно чувствует себя в сцене бала — ей надо срочно что-то подсказать…

Голос Золушки, усмехнувшись, сказал:

— Можно подумать, что сама я чувствовала себя очень уверенно!

— Так захватите же и меня! — стал горячо и убежденно предлагаться