с ней просто, непринужденно, с юмором, а главное, бережно… заодно и себя побережете. Да, кстати: что с вашим последним детищем? Оно уже принято?

— С каким детищем?

— Ну с последней из ваших так называемых сказок для взрослых?

Филипп засмеялся:

— «Принято»? Куда? Кем? Кому она сейчас нужна? Я говорил уже: сейчас я вне игры. В репертуаре не осталось ни одного моего названия; подрабатываю я на почте — клею конверты…

— Да-да-да, что-то слышал. Бред! Кажется, пять пеньолей за тысячу конвертов? Считайте, что сон это был, плохой сон, вся эта пачкотня кончилась! Так что же со сказкой?

— Да ничего… Разве что товарищам, актерам я хотел прочесть ее… Это было всего неделю назад…

6

…Неделю назад на служебном входе в театр… Здесь некая стремительная яркая брюнетка показала легионеру свой пропуск, не забыв улыбнуться: «Добрый день, сержант», — она прошла через турникет и задержалась у доски объявлений.

Тогда и появился Филипп. Шел он в театр в этом же вельветовом костюме. Раньше-то у него были еще два английских, один любимый твидовый… Проданы: на премьерах и в гостях теперь не надо щеголять, ни премьер, ни дружеских приемов не бывает, а есть надо каждый день… Итак, тот же костюм плюс берет и темные очки. В руке была папка.

— Вера, — окликнул он брюнетку. Та вгляделась и сдавленным голосом сказала:

— Филипп? Привет…

— Привет, привет. Но ты же видела меня там, снаружи… А сделала вид…

— Я не видела! Клянусь!

— Ладно, допустим. Слушай, зачем этот дурацкий турникет? Зачем ввели пропуск нового образца? Театр у вас тут или авиационный завод?

— Спроси что-нибудь полегче. А что ты хотел?

— Ну, для начала — оказаться внутри… поцеловать твою щечку… узнать, отчего у тебя бегают глаза… А как это сделать? Сержант — он педант, а у меня устаревший, оказывается, пропуск…

— Сержант, — сказала Вера, — это наш маэстро, наш автор, он руководил этим театром лет двенадцать…

— Одиннадцать, — поправил Филипп и дотронулся до плеча цербера. — Но этого хватит, не правда ли, чтобы всего лишь зайти к старым товарищам…

Легионер сказал скучающе:

— Не надо касаться меня. Я не пропущу.

— Вы — скала, да? Утес! — Филипп рассмеялся и сильно крутанул турникет. И тогда легионер пошел на него, вытесняя вон из проходной:

— Не сметь ничего крутить здесь… «Руководил» он театром! И поэтому я сейчас инструкции нарушу? Бляха с «коброй» для меня орденом сделается? А ну, пошел! Тогда какие только гниды не руководили…

Вот и все. Тогда его амулетом надежности была «кобра» — а он то и дело забывал о решающем значении амулетов этих… Мог забывать, ибо редко выходил на люди… Вот Вера смотрела на эту сценку не только не потрясенно, но всем видом своим говоря: «Глупый, по-другому же и быть не могло». И еще одно поразило: лицо легионера само по себе не было ни гориллообразным, ни ублюдочным — нет, такое лицо могло быть и у физика, и у кюре, и у врача…

7

— Я и ушел со своей папкой домой… Проходит еще день или два — и почти ночью звонок директора: просит, чтобы не позднее десяти утра я принес пьесу, он сам меня будет встречать у этого проклятого турникета! А теперь вы спрашиваете: «уже принято»? Как это все понять?

Вич нацедил себе воды из сифона, бросил две льдинки и ответил с оттенком торжественности:

— Легион надежности признал свою ошибку, так и понять. Не за что вам больше вешать «кобру» — явный был перегиб. Теперь у вас другой амулет? — (Филипп кивнул.) — И он отбрасывает совсем другой свет на вашу папочку, на все ваши дела… Ибо теперь это, в общем-то, знак доверия… мне поручено подчеркнуть это!

Филиппом сейчас более всего владело любопытство:

— Послушайте, майор, у меня что-то проясняется: инициатор всех этих перемен в моей жизни — она? Эта самая дочка…

Вича отвлекли звуки, уже долетавшие сюда раз-другой, а теперь усилившиеся: они походили на пружинящие глухие удары о металлическую сетку и на ответную струнную дрожь этой сетки. Вич невнятно выругался, вклеив в свое проклятье слово «цирк».

После этого он резко повернулся к Филиппу:

— Ай-яй-яй… как неаккуратно! «Дочка диктатора», вы сказали? Я был уверен, что, снимая с себя тот дрянной амулет, вы расстались и с этими дрянными словечками… Ай-яй-яй…

— Но я не говорил «диктатора»! — возмутился Филипп.

— Неужели? Откуда ж до меня долетело?

— Да вам послышалось, уверяю вас! «Инициатор» — это я сказал, да. Я вообще избегаю, знаете, острой политической терминологии!

— Да? Ну пардон, пардон… А это еще зачем?

В зал вплывала старуха лет под девяносто, негнущаяся, со слепым выражением голубеньких фаянсовых глаз, в косматом облаке седины. Она прижимала к себе яркую коробку с леденцами.

— Вашего Гуго здесь нет, госпожа Изабелла! — обратился к ней Вич громко.

— Так везде говорят. А где он?

— Понятия не имею. Здесь он не проходил даже.

Помолчали.

— Я заснула в оранжерее, это опасно. Никогда не спите среди цветов. У меня такое чувство, что и Гуго мог там задремать. И что тогда?

— Надо сказать садовнику, пусть поищет.

— Да, правильно. Пусть поищет, а я побуду здесь немножко.

Она сама нащупала свободное кресло, и уселась, и достала из коробки леденец. Вич сокрушенно и досадливо оглянулся на Филиппа.

— Но ему же надо сказать? Садовнику? — громко напомнил он.

— Он сам знает. Он очень сведущий человек. Ему даже присылают семена из Голландии… — проскрипела старуха и, кажется, «отключилась».

Вич объяснил ее Филиппу так:

— Мать так называемого диктатора. Сама доброта.

— Верю… но я не произносил этого слова! Странно…

— Значит, я от нее заразился галлюцинациями, от госпожи Изабеллы! Или снял это не сказанное словечко с кончика вашего языка, это мы тоже умеем, ха-ха… Вот вы сказали: «Не люблю острой политической терминологии». А я — люблю? Но без нее мы аморфны и никчемны в такое жесткое время… По-моему, это те же дорожные знаки: избежать их можно, только не выходя из дому.

— Гуго не приходил? — спросила бабушка.

— Нет-нет, моя ласковая, отдыхайте…

— Мы там играли в слова с мальчиком садовника, — сообщила она, не подозревая, конечно, что здесь идет тоже игра в слова, но не забавная ничуть и опасная. — В коротенькие… на последнюю букву и чтобы только про еду. Я сказала «кекс», а мальчик — «сыр». Тогда Гуго говорит «ром». А дальше я плохо придумала, не такое коротенькое: «маслина». И они меня исключили. А я больше не знаю. «Мандарины»? Тоже не подойдут…