— Восемьдесят восемь лет, — счел нужным объяснить Вич.

— Может быть, «мед», сеньора? Или «мак»? — предположил Филипп.

Вич был восхищен:

— Браво! Вы в своей компании!

— Спасибо, чудесно. — У бабушки Изабеллы отчего-то потекла слеза. — «Мед» и «мак»! Только не забыть, пока Гуго там ходит… неизвестно где… Очень большое помещение… Вы правы: «мед» или «мак», «мед» и «мак»… Как я не догадалась?

8

С обожанием глядел на девочку еще один принадлежащий ей зверь — мощный дог мраморной черно-белой масти; его звали Вергилий. Сама девочка придирчиво рассматривала себя в зеркалах, между тем как Кармела завершала работу с ее прической.

Но полно, девочка ли это? Это принцесса! На ней было вечернее платье, наверняка сделанное одной из самых почтенных фирм континента. И наверняка в одном экземпляре! Знаток понял бы сразу: кутюрье и портнихи отнеслись к этому каливернийскому заказу в духе чрезвычайной ответственности; к счастью, она не сковала их фантазию… Президент, будь он даже капризнейшим сутягой, расплывется в довольстве! Жаловаться не на что: платье выглядело достойным обрамлением юной прелести его дочурки, его единственной и ненаглядной…

Принцесса сказала довольно сурово:

— Вот есть выражение: «на волоске держится». Это про тебя!

— Почему? — не столько языком, сколько бровями спросила Кармела: во рту у нее была заколка с бриллиантом.

— Ты держишься на моих волосах. Только! Если б не эти твои способности парикмахерские, ты пасла бы коз за тыщу миль отсюда! В таком особом месте — уж я постаралась бы! — где нету совсем молодых козлов в брюках, где ими даже не пахнет!

Кармела промолчала, лицо ее осталось невозмутимым.

— Ладно, я не злюсь уже… мне в такой день грешно! — И девочка запела:

Падре,

я скажу вам все, как было…

Падре,

я учителя любила…

Вергилий встал и бдительно уставился на дверь — за несколько секунд до того, как с той стороны постучали.

— Ну, кто еще?

— Это я, необычайная, всего лишь я, — в зеркале отразился Вич. И отступил, словно громом пораженный… — Мой бог… Брависсимо! Колдунья… Наш мини-Шекспир — вот увидите! — получит нокаут уже в первом раунде!

— Слушайте, майор Вич! — резко обернулась к нему девочка и нехорошо оскалилась. — Ну ведь ничего же вы не смыслите в театре! Откуда вам знать, кто «мини» там, а кто «макси»?!

— Молчу, молчу! Он титан. Гений!

— Нет, и этого от вас не требуется. Вот я же не лезу в ваш спорт и в вашу политику! Зачем вы оставили его? С кем?

— Ваша бабуля развлекает его.

— Что?! Вы издеваетесь или как?

— Бабуля, как известно, неуправляема. Пришла и села. Так что я за вами — других авторитетов для нее нет… Они сейчас играют в «коротенькие слова» с вашим сказочником.

— В какие еще… коротенькие?! О боже… Вергилий, за мной!

9

— Добрый вечер, сеньор Ривьер. Простите, что вам пришлось наш маразм потерпеть… сейчас я избавлю вас… Вот, познакомьтесь пока с моим Вергилием…

Непросто было переваривать эти впечатления, причем — разом, одновременно: громадный, мрамором отливающий, очень бдительный дог… плюс главное — махаон, экзотическая бабочка в сильном увеличении, каковой показалась ему хозяйка в этом платье… Плюс — тот факт, что она — в нежном, слишком нежном возрасте, ребенок в общем-то… А еще бросалось в глаза, что она напряжена, взволнована — то ли обязывающее платье надето впервые, то ли он, Филипп, вызвал такой пятнистый румянец, такую экзаменационную — пан или пропал! — приподнятость, даже браваду, которой, однако, не хватает на прямую встречу взглядов, тут она — пас… И никак не получалось забыть, отбросить гипотезу о том, что все последние перемены к лучшему в его судьбе как-то связаны с этой девочкой, похожей на махаона! Перенасыщенность впечатлениями породила у Филиппа деревянную скованность. А тут еще «сама доброта» восьмидесятивосьмилетняя, плачущая беспричинно и светло…

— Топай к себе! — говорила ей внучка прямо в ухо. — А то мы тебе помешаем, ты — нам… давай-давай, ба!

Бабушка Изабелла не торопилась.

— К собаке твоей я уже стала привыкать… Но теперь еще эта кошка — она ужасная! Я не имею покоя, я все время прислушиваюсь…

— Ничего она тебе не сделает, держись подальше — и все. За Гуго, за Гуго держись… По сто раз в день друг друга теряете — надоедает… Ну, повеселей шагай, ба, ты ведь можешь…

Тут старуха и вовсе остановилась, чтобы похвалить Филиппа:

— Твой друг симпатичный. Мы возьмем его в нашу игру — Гуго, я и мальчик садовника… Как вы сказали? «Мак» и… что?

— «Мак» и «мед», сеньора.

— Да-да, спасибо, чудесно. Вы уже скоро закончите портрет внучки? — пожелала узнать бабушка Изабелла, дотронувшись до подрамника, обтянутого холстиной, — от любопытства посторонних, наверное.

— Ты путаешь все, сеньор не пишет портретов, это другой… Ну все, привет… Дальше Вергилий тебя проводит.

Дополнительной команды псу не понадобилось. Он пристроился к старухе, к темпу ее, и она опасливо опиралась на его могучую, отливающую мрамором спину.

А девочка приблизилась к Филиппу:

— Они с дедом уже в печенках у меня! В игру они вас возьмут!.. Ну, здравствуйте. Я — Мария-Корнелия.

И подала ручку. Он догадался поднести ее к губам, поднес и — улыбнулся. Но у девочки было не просто серьезное — торжественное выражение глаз.

— Спасибо, что приехали.

— Не за что: меня привезли.

— Да? — она озадаченно сдвинула брови. — Но они прилично себя вели или…

— О! С японской учтивостью, — заверил Филипп.

— Слава богу. Потому что, вообще-то, они, конечно, невежи.

Не то усмешка, не то судорога исказила одну половину его лица.

…Память услужливо выдала — как на диапозитивах — кадры семимесячной давности: уводили Бруно… Вот они барабанят в дверь. Бруно не успел продеть в пуловер одну руку и будто машет левым крылом, когда бежит к черному ходу. Но там тоже они, в этих стальных галстуках, двое… Не то за попытку улизнуть, не то за какое-то слово, за фразу — они разбивают ему лицо: бьют лицом о подоконник. Туда пытается прорваться Лина, но ее запирают в ванной. И спасибо: если б она видела, то ребенок в ее чреве был бы убит, задушен ее нечеловеческим криком. Пуловер с летающим рукавом весь в крови. Еще секунда — и Филиппа вырвало бы прямо на пол; и все же он видел, он запомнил: на лицах этих людей из Легиона надежности никакой личной ярости не было. Один щелкнул пальцами, обращаясь к Филиппу: «Полотенце бы.