И вот Европа позади! Они на пароходе, а вокруг — бескрайние воды океана. Существует два описания этого рейса через Атлантику. Одно принадлежит перу Инги, второе — Ивана Солоневича.

Для Инги путешествие было полно поэзии и отдохновения: «Как необычна эта ленивая жизнь, это сидение в шезлонге, как приятно смотреть через сверкающий, наполненный солнцем океан в сторону горизонта, который таит секреты нашего будущего… Пища была сытной и хорошей, несмотря на то, что состояла она в основном из французского хлеба, красного вина и макарон, то есть того, что любил Юра… Один ленивый день следовал за другим, словно волны в безбрежном море. Наконец я почувствовала запах земли, — учуяла новый мир прежде, чем увидела его, — странный экзотический аромат орхидей, пряностей и вулканической пемзы. А вот и знаменитая „Сахарная голова“ Рио в отблесках солнечного заката!»

По мнению Ивана, рейс выдался на редкость тяжёлым. Солоневич описал его без каких-либо намёков на романтику дальних путешествий: «Мы ехали на итальянском пароходе. Перманентные макароны на гнилом жиру привели наше пищеварение в такое состояние, от которого мы не можем отделаться до сих пор. Десятка четыре писем, отправленных с парохода воздушной почтой, не пришли никуда. Денег у нас не было ни копейки».

Во время плавания у Ивана было достаточно времени для размышлений о жизни. Трагическое прошлое отрезано Атлантикой, будет ли счастливее новый этап? О своих нерадостных выводах Иван Солоневич написал в книге «Диктатура импотентов»:

«За революционные тридцать лет (в СССР и Германии. — К. С.) я перепробовал профессии: кооператора, инструктора спорта, профессионального грузчика, профессионального рыбака, циркового атлета, фоторепортёра, варил мыло из дохлого скота и питался морскими улитками. Раза два-три пробовал заниматься так называемой спекуляцией, но из этого ничего не вышло. Сидел в советском концентрационном лагере и попал в германскую ссылку. Голодал много и сильно. Опытом тридцати лет революционной жизни в социалистическом СССР и в национал-социалистическом Третьем Рейхе может похвастаться не всякий. Если бы меня сейчас спросили, что есть самого характерного во всём этом опыте, я бы ответил: чувство унижения».

Удастся ли ему прожить без этого чувства в Аргентине?

На землю Аргентины семья Солоневичей сошла по гулкому металлическому трапу парохода «Brazil» 29 июля 1948 года. Их пожитки — несколько потрёпанных чемоданов и картонных коробок — затерялись в глубоких трюмах (позже Юра отыскал их, потратив на это несколько дней). Вместе с другими «европейцами», мечтающими обрести, наконец, надёжное жизненное пристанище, Солоневичи поехали на неповоротливых тёмно-зелёных автобусах в Дом иммигрантов. Довоенный представитель «Голоса России» в Буэнос-Айресе — Киселевский, на поддержку которого так рассчитывал Иван, в порту не появился. Глядя из окон автобуса на бесконечные причалы и корпуса пароходов с экзотическими названиями, отец и сын озабоченно обсуждали неприятную ситуацию. В первые дни пребывания в незнакомой стране очень не помешали бы дружеские совет и помощь, в том числе в виде крыши над головой.

Ощущение неопределённости длилось недолго. У входа в иммиграционное управление их ждали двое приземистых загорелых мужчин. По их скромному внешнему виду и мозолистым рукам было заметно, что зарабатывают они на жизнь физическим трудом. Оказалось, что в прошлом они были членами «штабс-капитанского» движения. Узнав о прибытии своего идейного вождя, решили поприветствовать его и предложить помощь. Надо ли говорить, что их предложение было с благодарностью принято.

Вот как написала об этом Инга:

«Бедные, но добросердечные старожилы предоставили нам одну из двух своих комнатушек в Буэнос-Айресе, а также кухоньку во дворе, котёл и два мешка, набитых шерстью, которые, брошенные на ледяной кирпичный пол, служили нам матрасами. В том многострадальном котле я вначале кипятила пелёнки, затем варила суп и в заключение грела воду для чая. Иногда, когда начинал дуть ветер из Патагонии, нам было холоднее, чем в Финляндии… Наш багаж ещё не был найден. И мы ходили в летней одежде, той самой, в которой в июле стартовали [из Европы]. Но дело в том, что в Аргентине это — зимний месяц».

«Старожилы» поддержали Ивана в главном — в его издательской деятельности. Он вспоминал: «За четыре месяца наши штабс-капитаны, до сих пор мне вовсе неизвестные, набрали денег для газеты, окружили нас всех истинно трогательными заботами».

В течение трёх дней Иван с помощью вновь приобретённых друзей оформил все необходимые бумаги для легализации пребывания семьи в стране. По их же совету побывал на калье Брасиль, где находился Свято-Троицкий храм, чтобы познакомиться с его настоятелем отцом Константином (Изразцовым)[189]. Солоневич знал, что благодаря хлопотам отца Константина Изразцова правительство Аргентины широко распахнуло двери страны для русских «дипийцев». Президент Перон подписал указ о допуске в Аргентину десяти тысяч бывших советских граждан.

Получасовая беседа с престарелым священником (сморщенное лицо, седая борода, заметно дрожащие руки) оставила у Солоневича двойственное впечатление. С одной стороны — неторопливые расспросы о планах жизнеустройства в стране и печатании газеты (Изразцова уже оповестили об издательских планах Ивана), с другой — подчёркнутое отсутствие эмоций и соблюдение дистанции. Лишь иногда, когда Солоневич упоминал о сложных эпизодах своей жизни в Советском Союзе и «трениях» с нацистским режимом по поводу будущего России, в глазах батюшки возникал отблеск живого интереса. Из реплик Изразцова было понятно, что священник не примирился с «победой Сталина» в войне, которая, по его словам, только продлит страдания русского народа под «гнётом коммунистов».

Ивану довелось услышать об Изразцове разные мнения. Кто-то превозносил его («он спас меня и семью»), кто-то напомнил о фактах категорического отказа батюшки ходатайствовать за тех «дипийцев», которые были «сомнительны» по своим связям с Советами. Изразцов не доверял «религиозным послаблениям» военных лет в СССР, называл их «фикцией», временной уступкой чувствам верующих, чтобы «организовать» их на общенародную борьбу с Гитлером. Юра, учивший испанский язык по затрёпанному учебнику начала века и подшивкам газет, обнаружил в них несколько интервью Изразцова, в которых священник не скрывал надежд на победу Третьего рейха. В принципе, он был сторонником той позиции, которую занимала значительная часть русской эмиграции: пусть немцы побьют большевиков, а «разобраться» с немцами потом мы как-нибудь сумеем.

Едва освоившись в Буэнос-Айресе, Иван взялся за налаживание газеты. Он пробивал лицензию, писал впрок статьи для первого номера, изучал «рынок» русскоязычных газет, которых в стране было шесть! Нанёс ещё один «принципиально важный» визит — к «ветерану» русской прессы в Аргентине Сергею Ивановичу Стапрану, который приехал в страну в 1929 году из Латвии. К деятельности этого «ведущего издателя» «русского Буэнос-Айреса» присматривалось советское посольство. В справке о нём, составленной дипломатами в 1949 году, в частности, отмечалось: