Эти двое солдат были ошеломлены его безумной отвагой и невольно остановились на пороге. Ролан даже не оглянулся посмотреть, идут ли за ним; он шел по своим следам, по-прежнему не обнаруживая никого.

Пристыженные солдаты поспешили догнать мнимого сержанта.

Наконец Ролан убедился, что монастырь окончательно покинут разбойниками.

Дойдя до выходных дверей, он окликнул драгунского полковника, караулившего со своим десятком солдат.

Ролан отворил двери и подошел к полковнику.

Тот сообщил, что за это время не видел и не слышал ничего подозрительного.

Они заперли за собой двери и забаррикадировали их, чтобы отрезать отступление бандитам, если посчастливится их встретить.

Затем все вместе направились к часовне, где поджидали их товарищи, уже объединившиеся с капитаном и его восемью жандармами.

Приходилось возвращаться. Пробило два часа; в течение почти трех часов они обследовали монастырь, но так ничего и не обнаружили.

За это время жандармы и драгуны исполнились уважения к Ролану, убедившись, что бывший послушник не пасует перед трудностями. И все же ему пришлось дать приказ об отступлении. Они вышли из двери часовни, открывавшейся прямо в лес.

Эту дверь он только затворил за собой, ибо уже утратил надежду встретить Соратников Иегу.

Маленький отряд ускоренным шагом двинулся по дороге в Бурк.

Капитан со своими восемнадцатью жандармами и с Роланом, опознанные часовым, вошли в помещение казармы.

Полковник с дюжиной драгунов продолжали свой путь и возвратились в Бурк.

Как мы уже говорили, окрик часового заставил Моргана и Валансоля насторожиться, а возвращение жандармов прервало их ужин; словом, именно это непредвиденное обстоятельство заставило Моргана воскликнуть: «Внимание!»

И в самом деле, молодым людям было за чем наблюдать. Они больше не думали о еде, напряженно прислушиваясь и вглядываясь во мрак.

Слух ничего не мог уловить, зато зрение сослужило им службу.

Жандармы вошли каждый в свою каморку, не зажигая света. В окнах казармы было по-прежнему темно. Но внезапно картина изменилась: загорелись два окна, расположенные под углом к остальной части здания и как раз напротив окна церкви, где ужинали приятели.

Освещенные окна были расположены на втором этаже, но, сидя на сене, молодые люди находились даже несколько выше уровня этих окон.

То были окна комнаты жандармского капитана.

По беспечности бравого капитана (или из-за недостатка казенных средств) на его окнах отсутствовали занавески, и при свете двух свечей, зажженных офицером в честь гостя, друзьям было видно все, что происходило в комнате.

Вдруг Морган схватил Валансоля за руку и крепко стиснул ее.

— Ну, что ты там еще разглядел? — спросил Валансоль. Морган узнал Ролана, который только что снял треуголку и бросил ее на стул.

— Ролан де Монтревель! — воскликнул он. — Ролан в мундире старшего сержанта жандармов! Мы напали на его след, а ему еще не удалось нас обнаружить. Только бы не упустить его!

— Куда ты? — снова спросил Валансоль, видя, что Морган встал и исчезает в темноте.

— Иду предупредить товарищей. Оставайся здесь и не спускай с него глаз. Вот он отстегивает саблю и кладет на Стол пистолеты. Очевидно, он переночует в комнате капитана. Ручаюсь, что завтра, куда бы он ни пошел, один из Наших будет следовать за ним по пятам!

Морган соскользнул со стога по его покатому склону и скрылся из виду, а его спутник, сидя на корточках и чем-то напоминая сфинкса, не отрывал глаз от Ролана де Монтревеля.

Когда через четверть часа Морган вернулся, в окнах жандармского капитана, как и во всей казарме, уже было темно.

— Ну что? — спросил Морган.

— Ничего особенного, — отвечал Валансоль, — все кончилось самым прозаическим образом: они разделись, погасили свет и улеглись, капитан на своей кровати, а Ролан на матраце. Надо полагать, сейчас они храпят наперебой.

— В таком случае, — сказал Морган, — пожелаем доброй ночи им, а также друг другу.

Не прошло и десяти минут, как его пожелание исполнилось: молодые люди уснули безмятежным сном, как будто опасность не подстерегала их на каждом шагу.

В тот же день, около шести часов утра, едва забрезжил тусклый холодный рассвет, какие бывают в конце февраля, из Бурка выехал всадник, пришпоривая почтовую лошадку; перед ним трусил почтарь, который должен был привести ее назад на поводу. Трудно было сказать, куда они направлялись, в Макон или Сен-Жюльен, ибо на расстоянии какого-нибудь льё от главного города провинции Брес дорога разделяется на две: одна идет прямо, в Сен-Жюльен, другая отходит налево, в Макон.

Доскакав до развилки, всадник уже собирался повернуть в сторону Макона, когда услышал голос, умолявший о помощи и как будто доносившийся из-под опрокинутой тележки.

Всадник приказал почтарю посмотреть, что случилось.

Оказалось, какой-то горемычный зеленщик никак не мог выбраться из-под свалившейся на него тележки с овощами. Очевидно, переднее колесо попало в придорожную канаву, тележка накренилась, он хотел было ее поддержать, но она упала на него. Он уверял, что, по счастью, у него ничего не сломано, и просил лишь об одном, чтобы подняли тележку и поставили ее на дорогу, ибо надеялся, что тогда ему удастся встать на ноги.

Всадник проявил милосердие к своему ближнему: он не только велел почтарю выручить из беды зеленщика, но и сам спрыгнул с коня, и они вдвоем вытащили тележку из канавы и поставили ее на дорогу; при этом всадник обнаружил незаурядную силу, необычайную для человека среднего роста.

Потом он помог крестьянину подняться на ноги; тот и в самом деле оказался здоров и невредим, хотя и покачивался на ногах, оправдывая поговорку: «Пьяного Бог бережет».

Зеленщик рассыпался в благодарностях и схватил свою лошадку под уздцы, словно собирался вести ее дальше по ровному пути, а на деле же он попросту искал точку опоры.

Всадники вскочили в седло, пустили своих лошадей галопом и скрылись за поворотом дороги, недалеко от леса Монне.

Но едва они исчезли, как с зеленщиком произошла метаморфоза: он остановил свою лошаденку, выпрямился, поднес к губам охотничий рожок и трижды протрубил.

Из леса, тянувшегося вдоль дороги, вышел конюх, который вел под уздцы породистого коня.

Зеленщик живо сбросил с себя рабочую блузу и холщовые штаны, оказавшись в куртке, замшевых кюлотах в обтяжку и сапогах с отворотами.

Пошарив в тележке, он извлек из-под овощей сверток, вынул оттуда зеленый охотничий костюм с золотыми галунами и отряхнул с него пыль. Переодевшись, он набросил на плечи широкий плащ каштанового цвета, взял из рук конюха шляпу, такую же нарядную, как и костюм, велел пристегнуть к сапогам шпоры и вскочил на коня с легкостью первоклассного наездника.