— Ты хочешь сказать, — зашептала она, — что в городке, где нет сейчас никого из военных, безопасней? Да если до него доберется хотя бы кучка мародеров, что нас там всех ждет?!

— Милая, они туда не доберутся, но вы отправитесь не во Франциск-Вельде, а в Альт-Вельдер. Драгуны Придда, те, что помогают Ульриху-Бертольду, возьмут вас в седла. Я знаю, тебе это сейчас вредно, но ничего не поделаешь.

— Нет, Курт. Мараги гордятся, что мы приехали на их праздник. Что они скажут, если я сбегу, а их жены и дочки останутся? Дорогу к городу вы полностью не перекроете, уж это-то я понимаю! Курт, мы с Мелхен должны быть здесь.

— Любовь моя, мне некогда с тобой… — На тропинке показались люди, и нареченный Куртом замолчал. Мэллит видела, как он сжал руку любимой, как та кивнула.

— Господин генерал, — господин Трогге от быстрой ходьбы стал красным, — это правда?!

— Полковник Придд сообщает: дриксы, не менее пяти тысяч, подходят по гюннскому тракту. У нас меньше часа, их авангард уже в полухорне, а там и остальные подтянутся. Нужно немедленно заняться лагерем. Я сейчас подойду. — Генерал Вейзель, назвать его иначе Мэллит в этот миг не могла, наклонился к жене: — Юлиана, тебе надо…

— Нам надо помочь навести порядок. — Роскошная говорила громко и уверенно. — Прежде всего подумаем о раненых, без них вряд ли обойдется… Курт, тебе пора жарить твоих гусей.

— Да, дорогая, береги себя. — Губы мужчины коснулись губ женщины, и Мэллит увидела еще один лик любви. Самый прекрасный.

400 год К. С. 4-й день Осенних Скал

1

Ульрих-Бертольд, бурча себе под нос что-то невразумительное, внимательно разглядывал уходивший на северо-восток тракт, развилку перед городком, начинавший превращаться в потревоженный муравейник лагерь. Франциск-Вельде лежал у бергера сзади, за правым плечом, лагерь был впереди и слева. Присутствующие благоговейно молчали. Кроме Бертольда.

— Вот же Зараза! — почти весело шепнул он Чарльзу. — Опять кругом прав вышел! И кто бы мог подумать?

— Зараза и подумал. — Или не подумал, просто сделал как полагается, а не как делают все. Если б не Придд со своими дозорами, праздник продолжался бы, пока из-за поворота не полезла смерть. «Спруты» вырвали у нее час, толку-то… — Этот курятник и за полдня в боевое состояние не привести.

— Да уж!.. — охотно согласился Бертольд. — Вот тебе и тихое местечко… Похоже, старый добрый Бруно опять всех перехитрил.

— Живы будем, узнаем. Если дриксы подойдут по дороге, вряд ли они оставят холм без внимания, там ведь даже пушки есть.

— Ударят по лагерю, а городишко на закуску?

— Могут и сразу. Их пять тысяч и больше, хватит и на Франциск-Вельде, и на лагерь. Ополченец опытному солдату не противник, а неопытные по Марагоне вряд ли шляются. Хоть бы женщин отправить успели… — Женщин? Не ври хотя бы себе, марагонкам не уйти, но Вейзель должен позаботиться о жене и Мелхен. Тут всего-то и нужно пяток солдат и лошади.

— Господа драгуны, — Эрих Выходец молодцевато стукнул башмаком о башмак, — господин барон просят!

Ульрих-Бертольд глядел исподлобья и грозно сопел, он был недоволен, хоть и не сильней, чем обычно. Тем не менее начал воитель — диво дивное — с похвалы.

— Фаш полкофник — толкофый молотой тшелофек и знает, што есть порядок. Ф этой плохой каше он не забыфал про фас. Фам фелено, когда фы мне не нушными станете, фернуться ф полк, но фы мне нушны. Тругих офинероф с опытом я не имею, а тейстфофать быстро надо есть. Мы здесь, ф отличие от фсех протших, имеем пять зотен фоорушенных и фыстроенных зольдат. Отрашать перфый удар есть наш долг. Фы будете отпрафляться на лефый фланг. Командофать дфумя зотнями. Фы поняли?

Спорить не приходилось, к тому же ветеран был кругом прав. Чарльз молча отдал честь, Бертольд не удержался:

— Господин барон, это Бруно?

— Зейтшас не фашно, из какой луши вылезали эти гуси! Зейтшас фашно их ошчипыфать. Фсем зтроиться! Шифо!

Громогласную команду повторили и разнесли рожки и барабаны. Беспокойно крутившие головами ополченцы бросились на зов, причем довольно шустро. Чарльз посмотрел в сторону Франциск-Вельде, надеясь увидеть отъезжающих всадников, хотя увозить женщин через поле было просто глупо.

— Не волнуйся, — утешил неугомонный Бертольд, — Вейзель первым делом спасет жену, иначе она не даст ему спасать отечество… Ты мне лучше скажи, как «фульгаты» целый корпус прошляпили?

— Откуда я знаю!

— Перед битфой фоитель проферяет орушие, а не ишчет финофатых. Но я укашу маршалу на ошибки разфедтшикоф.

Чтобы указывать маршалу, надо для начала уцелеть и добраться до своих. На Франциск-Вельде перло не меньше пяти непонятных тысяч, а сколько дриксов разгуливало в других местах? «Фульгаты» могли прохлопать одинокий корпус, а могли и не прохлопать, просто командованию стало не до марагов с их ополчением.

— Дорогу!.. Прошу простить… Дорогу!

Давенпорт отшагнул в сторону, пропуская несущегося со всех ног Эриха. Разогнавшийся парень прижимал к сердцу нечто завернутое в бирюзовый бархат и явно тяжелое.

— Господин барон… Вот…

Это был пресловутый шестопер, на который Эрих для удобства насадил шлем с двуглавым котом. Дотошно оглядев чудовищный гриб, Катершванц поморщился, счистил ногтем что-то присохшее к сверкающей «шляпке», водрузил шлем на голову и, потрясая шестопером, медленно двинулся вдоль взволнованного строя. Сзади долговязым аистом вышагивал Выходец с бирюзовой тряпкой через плечо.

Обход не затянулся. Дойдя до левого края, ветеран цыкнул на Эриха и взмахнул своим оружием. Мараги выпятили груди и втянули животы, завороженно взирая на «грозу Виндблуме»; они отнюдь не казались испуганными, но и на солдат походили мало.

— Фот тут фаш город, — объявил Ульрих-Бертольд, — а фон там — фаритские уроды. Што они будут делать с фашим городом, если фы будете их пускать, фы знаете. Фы потренирофались, пора себя проферять ф зрашении. Мушкеты зарядить, алебарды дершать зильно и не бешать без приказа.

2

Нареченная Бертой и три ее полные сил подруги рвали простыни, а Мэллит с другими женщинами сворачивали полотняные полоски в бинты. Гоганни знала, что беженцы отдавали приданое своих дочерей, и это было знаком войны, настигшей марагов, когда о ней позабыли. Бежать было поздно и некуда; дриксы, о которых гоганни слышала лишь дурное, убили праздник и принесли беду. Мужчины готовились сражаться, женщины — им помогать, и в одних глазах светилась надежда, а в других каменело отчаянье.

Мэллит не боялась, хоть и понимала, что скоро многие умрут и многие заплачут. Гоганни хранила в душе иные страхи — одни прятались в ночи, другие бродили под солнцем, призывая зло, и это было еще хуже. Когда роскошная сказала, что они остаются, Мэллит обрадовалась: гоганни боялась озерного замка и отказавшейся от сердца больше, чем идущих к Франциск-Вельде врагов. Нареченная Юлианой, не зная правды, назвала страх храбростью, сказала, что скоро вернется, и велела помогать Берте. Пальцы Мэллит скручивали бинты, а ее уши рвали воющие крики, которые здесь называли песнями. Слов девушка не понимала, но старушка, сморщенная, как ядро ореха, и быстрая, как воробей, объяснила, что поют о том, как молодая графиня полюбила красивого слугу, а старый граф узнал об этом и отомстил.