– Он мертв. Вот, погляди. – Венка вытащила младенца, чтобы показать Рин пожелтевшую кожу с припухлостями, свидетельствующими о безжалостной атаке комарья, и красной сыпью по всему телу. Венка похлопала мальчика по щекам. Безответно. Она уже занесла его над водой, чтобы бросить обратно в реку.

И тут ребенок захныкал.

Лицо Венки исказила уродливая гримаса такой ненависти и злобы, что Рин была уверена – Венка швырнет ребенка в гавань.

– Дай его мне, – поспешила сказать Рин и выхватила малыша из рук Венки. В нос ударил запах кислятины. От отвращения она чуть не выронила ребенка, но вовремя взяла себя в руки.

Младенец был завернут в одежду взрослого. Это значит, кто-то его любил, иначе с такой одеждой не расстались бы в разгар зимы. Даже на теплом юге ночи были достаточно холодными, и беженцы, не имеющие приюта, легко могли замерзнуть насмерть.

Кто-то хотел, чтобы ребенок выжил. Рин должна была дать ему шанс побороться.

Она поспешно отошла от края причала и вручила сверток первому попавшемуся солдату.

– Вот.

От неожиданности солдат споткнулся.

– И что мне с ним делать?

– Не знаю, просто нужно удостовериться, что о нем позаботятся, – сказала Рин. – Отнеси его в лазарет, если там возьмут.

Солдат крепко прижал к себе младенца и побежал. Рин вернулась к реке и с неохотой снова начала бултыхать копьем в воде.

Ей страшно хотелось затянуться трубкой с опиумом. Она никак не могла избавиться от привкуса мертвечины во рту.

Первой нарушила молчание Венка:

– Почему ты на меня так смотришь?

Выглядела она злой и готовой дать отпор. Но так Венка реагировала на все – она скорее умерла бы, чем признала свою уязвимость. Рин подозревала, что Венка вспомнила о своем потерянном ребенке, и не знала, что ей сказать, разве что выразить сочувствие.

– Ты же знала, что он жив, – наконец произнесла Рин.

– Да, – огрызнулась Венка. – И что с того?

– И собиралась его убить.

Венка сглотнула и снова опустила копье в воду.

– У него все равно нет будущего. Это было мило– сердие.

Арлонг на военном положении был ужасен. По мере того как и с севера, и с юга к столице приближались армии, растущее отчаяние накрыло столицу саваном.

Ввели строгие нормы выдачи продовольствия, даже для граждан провинции Дракон. Все мужчины, женщины и дети, не состоящие в республиканской армии, должны были работать. Большую часть послали в кузницы или на верфи. Даже маленьким детям нашли занятие – нарезать льняные бинты для лазарета.

Сочувствие стало редким гостем. Теснящихся за забором беженцев с юга одинаково презирали как солдаты, так и горожане. Еду и все необходимое им давали неохотно, если вообще давали. Рин обнаружила, что если поставки не охраняются солдатами, то так и не добираются до лагеря.

Беженцы цеплялись за всех, кто мог бы им помочь. Когда пошла молва о знакомстве Рин с Фанами, она стала невольным защитником интересов беженцев в Арлонге. Стоило ей оказаться рядом с лагерем, как ее осаждала толпа людей с многочисленными просьбами, которые она не могла исполнить, – больше еды, больше лекарств, больше хвороста для костров и больше палаток.

Ей ненавистно было создавшееся положение, потому что оно вело лишь к разочарованию с обеих сторон. Руководство Республики все больше раздражало, что Рин постоянно требует невыполнимого, а беженцы злились на нее, потому что она не приносила искомого.

– Полная бессмыслица, – пожаловалась Рин Катаю. – Вайшра всегда говорит, что нужно хорошо обращаться с пленными. Но как мы обращаемся со своими же людьми?

– Все потому, что беженцы не дают никакого стратегического преимущества, разве что груда тел создаст небольшие неудобства для армии Дацзы. Если уж говорить откровенно.

– Да пошел ты!

– Я лишь озвучиваю то, что думают все вокруг. Не убивай гонца.

Рин страшно разозлилась, но она понимала, как заразительны подобные настроения. Для большинства жителей провинции южане были просто никанцами. Она видела стереотипного жителя провинции Петух глазами северянина: косоглазый, кривозубый, смуглый полудурок, коверкающий слова.

Ее это ужасно смущало, ведь и она когда-то была такой.

Рин долго пыталась стереть в себе все напоминающие об этом черты. В четырнадцать ей повезло учиться у наставника, который говорил на почти чистом синегардском наречии. И она поступила в Синегард достаточно юной, чтобы быстро избавиться от дурных привычек. Она встроилась в столичное общество. Стерла свою личность, чтобы выжить.

И теперь было унизительно, что южане нашли ее и имеют наглость к ней приближаться, потому что одно это подчеркивает ее сходство с ними.

Ведь Рин так долго пыталась уничтожить все, что могло бы связать ее с провинцией Петух, – с тем местом, о котором у нее сохранилось мало хороших воспоминаний. И это почти удалось. Но беженцы не позволят ей забыть.

Каждый раз, приближаясь к лагерю, она видела сердитые, укоризненные взгляды. Теперь все знали, кто она такая. И всячески старались, чтобы она это поняла.

Беженцы перестали ее оскорблять. Они давно перестали гневаться, теперь им остались только отчаяние и глухая неприязнь. Но по их лицам все читалось яснее ясного.

«Ты одна из нас, – говорили она. – И должна нас защищать. Но у тебя ничего не вышло».

Через три недели после возвращения Рин в Арлонг императрица отправила Республике послание.

Примерно в миле от Красных утесов приграничный патруль схватил человека, который заявил, что его прислали из столицы. Вместо верительных грамот гонец нес за спиной бамбуковую корзину и маленькую императорскую печать.

Гонец настаивал, что будет разговаривать только с Вайшрой в тронном зале, в присутствии всех его генералов, наместников и генерала Таркета. Люди Эридена раздели его и обыскали одежду и корзину в поисках взрывчатки или ядовитого газа, но ничего не обнаружили.

– Только клецки, – весело заявил гонец.

Его с неохотой пропустили.

– Я привез послание от императрицы Су Дацзы, – провозгласил он, оказавшись в зале.

Его нижняя губа смешно причмокивала, когда он говорил. Похоже, он был чем-то болен – весь левый бок покрыт красными гнойниками. Из-за сильного акцента провинции Крыса трудно было разобрать слова.

Рин прищурилась, глядя, как он приближается к трону. Гонец не был ни синегардским дипломатом, ни представителем ополчения. Он не держался как придворный чиновник. Больше напоминал обычного солдата, это в лучшем случае. Но с какой стати Дацзы отправила с дипломатической миссией человека, который и говорит-то с трудом?

Разве что он послан не на переговоры. Разве что Дацзы не нужен человек, способный быстро соображать и складно разговаривать. Разве что Дацзы понадобился тот, кто с восторгом бросит вызов Вайшре. Кто ненавидит Республику и готов умереть за свои идеи.