– Господа, вы мне больше не нужны. Все в порядке.

Да, теперь ясно, что все в порядке. Хайнриху нужен этот разговор, Савиньяку тоже.

– Вы хотели меня видеть, ваше величество? – Гаунау писал на талиг, талигоец ответил на дриксен. – Я здесь.

– Я вынужден видеть вас здесь, потому что не хочу видеть вас вообще. Мы – воины, а не болтуны, и нас никто не слышит. Предлагаю обойтись без дипломатии.

Предлагать обойтись без дипломатии – уже дипломатия.

– Нас слышат Создатель и Леворукий, но это неважно, ведь они читают в сердцах. Вы не хотите меня видеть, но вы хотите мне что-то сказать. Я весь внимание.

О чем только не передумаешь на похоронах и свадьбах, если ты не в горе и не в радости, а просто торчишь на виду с приличествующим случаю выражением. Арлетта Савиньяк думала о кардиналах, двух черных и высоких и одном маленьком и сером. Против маленьких мужчин графиня была предубеждена с юности, хоть и понимала, что высокий красавец может оказаться и мерзавцем, и дураком, и слизняком. Покойный Альдо, дриксенский Фридрих, Лансар, мэтр Капотта, Карл Борн… Никто из них не был обижен Создателем, или все-таки был? Недомерки души тоже недомерки, просто не сразу заметишь. Карла с Каролиной она так и не разглядела, почему бы не ошибиться и в другую сторону, особенно если Левий не считает себя обделенным. Сан, как и титул, и звание, – неплохие каблуки. Молящийся кардинал и уехавший генерал… Первый выглядит естественно, второй – нет.

– Ураторе Кланние, – напомнил о своем хор, – те урсти пентони мэи нирати!

– Мэи нирати, – бездумно повторила Арлетта. Пели в Нохе отлично, а гальтарский графиня знала: в доме Рафиано предпочитали читать Иссерциала в подлиннике.

– О Деторе, вэаон тенни мэ дени вэати!..

Служба завершалась, красивая служба, строгая и печальная. Катарина уходила по-эсператистски. Так предложил кардинал, а не сомневавшийся в набожности кузины Робер согласился. Арлетта спорить и не подумала: любая смерть либо примиряет оставшихся, либо сталкивает лбами. Живая королева смогла удержать горожан от бунта, мертвая пусть служит тому же. Примирение церквей сейчас тоже полезно: Левий Талигу нужен, хоть и меньше, чем Талиг оставшемуся без Агариса Левию.

Арлетта сощурилась, разглядывая человека, разговор с которым ей вскоре предстоял. Долгий и наедине, но эсператист слишком умен, чтобы отвлекать графиню Савиньяк в день прощания, а первый шаг должен сделать он. Значит, пока займемся бумагами – Бертраму нужны доказательства допущенных Колиньярами злоупотреблений. Будь Катарина жива, хватило б ее свидетельства, но молодой Придд о безобразиях в Эпинэ вряд ли знает много. Прочая добыча временщиков либо мертва, либо замаралась об Альдо, подтвердив выдвинутые против себя обвинения, хотя вряд ли заговор имел место тогда. Просто Манрики и Колиньяры вознамерились встать вровень если не с Алва и Ноймариненами, то с Валмонами, Савиньяками, Рафиано…

Хор некстати завел о неугодности Создателю мстительных и злопамятных. Графиня поморщилась и, как по заказу, вспомнила последний визит Колиньяров. «Пойми» она намек, Жоан, возможно, и отложил бы прыжок до помолвки дочери, но Арлетта в тот день была не Рафиано, а Савиньяк. В том числе и из-за гадости с книгой… И вообще она, выходя замуж, поклялась не лезть в политику! Она продержалась сорок два года, но теперь впору клясться в обратном. Бертраму, Рудольфу, Гектору, Росио, Ли не разорваться, а сын Жозины слишком… иноходец, чтобы доверять ему волков, какими бы мелкими и дружелюбными те ни казались.

Нет, инспекцию гарнизонов Робер не отменил правильно, но Карваль, тот Карваль, о котором говорил Марсель, не оставил бы Олларию. Он очень серьезно относился к своему великому будущему, этот коротышка, а великое будущее рождается в столицах в те дни, когда требуется выказать незаменимость. Карваль, узнав о смерти королевы, сорвался с места, нашел сдохшего наконец Штанцлера и отправился в провинцию. Это Арлетте не нравилось, но Робер безоговорочно верил бывшему капитану Анри-Гийома, да и с чего было не верить? Вышвырнутый из армии офицерик сперва решил стать генералом хотя бы в Эпинэ, потом вцепился в столичные возможности, при этом привязавшись к господину. Все просто и понятно. Все, кроме скоропалительного отъезда…

Если человек делает то, чего от него не ожидаешь, надо не удивляться и не злиться, а искать причину. Карваль в самый неподходящий момент бросил столицу. Почему? Ответ должен быть, и его нужно найти. Задумайся она вовремя, с чего это сроду не замечавшая слуг Каролина навязывает ставшего ненужным ментора и почему Пьер-Луи перестал писать друзьям, скольких бед удалось бы избежать! Любовная интрижка между фрейлиной и ментором обернулась такими несчастьями, что Иссерциалу и не снилось. И ведь никто не хотел ни убийств, ни войн, ни мятежей, все обделывали свои делишки и заметали следы…

– Лэйе Ураторе! Лэйе Деторе!..

Маленький кардинал начал последнюю молитву, графиня это поняла сразу, хотя на эсператистской заупокойной службе присутствовала впервые. Конец, если к нему подводит умный человек, всегда ощущается, а голос и движения Левия изменились, предвосхищая нечто значительное. Клирик вещал на мертвом языке, который понимали разве что некоторые послы. Эсператизм в Талиге был мертв или очень глубоко спал, только не слушать эсператиста не выходило: Левий встряхнул всех, но тем, кто не понимал по-гальтарски, было проще. Раздающиеся под сверкающими свежей позолотой сводами слова о бренности сущего не вязались с тем, как их произносили. Клирик не сулил блаженства умершей, не напоминал живым о том, что приидет их черед, а требовал жить и что-то делать, какой бы болью это ни отдавалось! Мертвые мертвы, они следуют своими тропами к своим вратам отвечать за содеянное и несвершенное, но мы здесь, и никто не отдаст наши долги и не проложит наших дорог… А если кто-то упал раньше времени, да подберет его ношу другой и присоединит к своей. Сильным нести, слабым надеяться на сильных, так будьте же сильными…

– Мэратон! – провозгласил клирик и отступил в тень. Разумеется, он не произнес ничего из того, что ей почудилось. Церковь – это театр, а девице Рафиано во время спектаклей вечно лезло в голову что-то свое, вот и теперь хорошо поставленный голос вкупе с пением и огоньками свечей сыграли с ней очередную шутку. «Сильным нести, слабым надеяться на сильных…» Пожалуй, это надо записать. Пока не забылось.

Кони – серый в яблоках мориск и могучий, хоть сейчас в артиллерийскую упряжку, гнедой – голова в голову шли вдоль Рачьего ручья. Серый – с талигойской стороны, гнедой – с «медвежьей». Проэмперадор Севера и король Гаунау дипломатично прикрывали друг друга от возможных выстрелов, но Лионель был слабой защитой для Хайнриха. Вдвоем с Эмилем они еще заслонили бы зеленую с золотом тушу, но в одиночку – увольте! Савиньяк улыбнулся. Сегодня он улыбался едва ли не больше, чем за всю текущую кампанию.

– Ваше величество, вы столь живо обрисовали мою змеиную сущность, что я не могу не вспомнить о сущности медвежьей. Я не знаю в Золотых землях более умного, хитрого и жестокого зверя, а Багряные земли меня не занимают.