– Алло, Серега! Впереди камера! – Илюшин пощелкал пальцами, привлекая внимание друга. – Куда мы несемся? Все у нее в порядке, она храбрая женщина, умная…

– Она плакала! – взревел Сергей и снизил скорость до ста сорока. – Я позвонил, а она ревет! Чтобы я!.. еще хоть раз!.. Одну!.. куры эти, чтоб их разорвало…

– «Вы превышаете разрешенную скорость».

– Мы превышаем! – продублировал Илюшин.

Впереди показался населенный пункт, и Сергей притормозил.

– Еще два каких-то козла, которых до сих пор не задержали… – Он выругался. – Набери ее! Спроси, все ли в порядке!

– Мы будем на месте через два часа, – хладнокровно сказал Илюшин. – Сам спросишь. К тому же я звонил, когда мы выехали из Москвы. О, так это уже Печерск! Мы на финишной прямой, мой беспокойный друг.

Бабкин молчал. Ему казалось, они тащатся невыносимо медленно.

Илюшин бросил на него испытующий взгляд.

– Послушай, – после долгой паузы начал он мягким, увещевающим тоном, – Маша там не одна. Эти упыри, как я понял, удрали. Они не вернутся. Ей никто не причинил вреда. Ну, кроме разве что куриц, – подумав, добавил он. – Кстати! Ты знал, что куры могут болеть бешенством?

– Замолкни! – взмолился Сергей.

– Правда, очень редко. Я читал об эпидемии среди сов, сожравших скунса, больного бешенством.

Некоторое время Бабкин переваривал эту информацию. Чем дальше, тем больше чувствуя себя немного совой, а Илюшина – немного скунсом.

– Скунсы в России не водятся, – сказал он наконец.

– Я этого и не утверждал.

Илюшин посвистел, с довольным видом глядя за окно.

– Слушай, чему ты радуешься? – не выдержал Бабкин. – Машка ввязалась в какую-то дрянную историю. Пожар, убийство, черт знает что еще! Она темнит, половины не рассказывает… Отправил, называется, жену поработать над книгой в тишине сельской местности! Двое психопатов где-то мотаются, вполне может статься, что поблизости, и я понятия не имею, что там у нее сейчас за компания и можно ли этим людям доверять…

– Яйцам, – веско сказал Макар.

Бабкин осекся.

– Что – яйцам? – осторожно спросил он.

– Ты спросил, чему я радуюсь. Ответ: свежим яйцам! Которые у нас будут через каких-то два часа. Я люблю пить свежие яйца.

– Ты что, сырыми их ешь?

– Естественно!

– Извращенец.

Некоторое время ехали молча. Стрелка спидометра теперь стабильно показывала разрешенные шестьдесят.

– Что, просто сырые яйца, без всего? – не выдержал Бабкин. – А соль? А сахар? Может, хотя бы коньяк?

Илюшин издал протестующий возглас.

– Портить яйца коньяком! И ты ещё называешь меня извращенцем? Кстати, впереди на обочине какие-то твари, езжай осторожнее.

– Это гуси.

– Хочешь, я для Маши гуся украду? – оживился Макар. – Как Паниковский!

– Не зря тебя Медников обозвал шельмой, – мрачно буркнул Сергей. – Проницательный человек. Смотрит в самую суть.

Макар проводил разочарованным взглядом грязно-белых птиц и тяжело вздохнул. Набрал номер.

– Маша, мы почти в Смоленске!

– Спроси, как у нее дела! – рявкнул Сергей.

– Твой муж не дал мне украсть гуся, – наябедничал Макар. – Нет, не украсить! Украсть! Хотя и украсить тоже не дал. Запеченным яблочком, укропом… Что? Связь плохая, да. У тебя все в порядке? У Сереги тут глаз дергается, а он за рулем, мне тревожно. Ага! Ничего, как-нибудь переживу. Ставь самовар, пеки кулебяку.

Он сунул телефон в нагрудный карман и укоризненно сообщил:

– Твоя жена, между прочим, волнуется обо мне. Спрашивает, везем ли мы с собой пиццу.

– К черту пиццу. Как Маша?

– Судя по репликам в сторону, дрессирует представителя этнических меньшинств.

– Я тебя высажу сейчас! – разъярился Бабкин. – Ты можешь нормально ответить или нет?!

– А я в чем виноват? Она бормочет: «Цыган, не трогай! Цыган, положи на место!»

Маша, значит, при собаке. Он и забыл. Она ведь упоминала, что возилась с каким-то деревенским псом…

Про пиццу спрашивает. Похоже, все в порядке.

Сергей медленно выдохнул.

«А ведь я мог бы ехать один, – подумал он. – Слушать не треп Макара, а радио. Или вообще ничего не слушать, ехать в тишине».

Он пытался представить это – и вскоре сдался. Ничего не получалось. Невозможно было вообразить свою жизнь без Илюшина: болтающего ерунду, дурачащегося, излагающего факты о совах и скунсах, насмехающегося, веселого, циничного.

«Однако это он предложил Баренцеву явку с повинной, а не ты».

Явка с повинной. Активное сотрудничество со следствием. Всё это означает для убийцы потенциальное уменьшение срока заключения. Илюшин сказал: «Не звони пока Татарову», и теперь Бабкину не давал покоя вопрос, почему он это сделал.

«Неужели ребенка пожалел?»

– Слушай, – помявшись, начал Сергей. – Хотел тебя спросить. С чего это ты решил протянуть Баренцеву руку помощи?

– Из-за клумбы, – сказал Макар и зевнул, как кот, широко и беззвучно.

– А что с клумбой?

– Она мне подсказала, что у Юрия высоко развито эстетическое чувство. Значит, он тоже терпеть не может сайдинг. Мы, противники сайдинга, должны держаться друг друга. Нас мало, но только от нас зависит…

Бабкин захохотал. Илюшин невозмутимо продолжал вещать, но Сергей не слышал.

Смех что-то сдвинул в нем, и все вдруг стало легко и просто.

Он едет к своей жене. Рядом сидит его друг.

Тот еще хмырь, конечно. Но приходится признать, что без этой хмыриной составляющей не было бы пойманного серийного убийцы. Не было бы успешных расследований. Людей, которых они находили живыми.

«Я пытаюсь разделить его на светлую и темную стороны. И светлую присвоить, а темную закрыть ладонью, как ребенок – пугающий его рисунок. Сделать вид, что ее не существует. Но так не выйдет».

– Надо тебе освежить навыки вождения, – вслух подумал Сергей.

– Это еще зачем? – насторожился Макар.

– Ну… мало ли. Вдруг со мной что-то случится.

– Это что же с тобой может случиться, что ты не сможешь меня возить? – с искренним недоумением спросил Илюшин и уставился на него.

Бабкин снова засмеялся. Черт возьми, он столько времени не находил себе места, мучился, прикидывал, чем будет заниматься без Макара, судьбу свою решал, можно сказать… А Илюшин даже ничего не заметил!

Хорошо быть Илюшиным.

«Ладно, мной тоже неплохо».