Я повернулся к Моргану.

— Она сделала неверный выбор. Никто этого не отрицает. Она сама призналась себе в этом. Но посмотрите на нее. Она не чудовище. Она понимает, что совершила ошибку. Она понимает, что ей нужна помощь. Она сама, добровольно согласилась предстать перед судом Совета. Она хочет научиться управлять своей силой, ответственно распоряжаться ею. Она пришла сюда в надежде обрести помощь и просветление.

Морган не смотрел на меня. Он смотрел на Молли. Его пальцы барабанили по рукояти меча.

— Я заглядывал ей в душу. Ей не поздно еще помочь. Я полагаю, мы обязаны дать ей шанс искупить свою вину. — Я покосился на Привратника. — Бога ради, чародеи, если мы хотим выжить в этой войне, нам нужны все таланты, какие можно найти. Смерть Молли стала бы преступным расточительством.

Я перевел дух и повернулся к Мерлину.

— На этот пол пролито уже достаточно крови. Прошу вас, учтите добровольное раскаяние. Присудите ей Дамоклово проклятие, если считаете нужным, но умоляю вас, сохраните ей жизнь. Я лично возьму на себя ответственность за ее образование и за все, что она будет делать под моим наставничестом.

Воцарилась тишина.

Я ждал, пока Мерлин заговорит. Молли дрожала все сильнее и начала чуть слышно всхлипывать.

Мерлин недобро сощурился, и по одной этой прорвавшейся на поверхность эмоции я вдруг понял, что совершил чудовищную ошибку. Я одержал над ним победу. Я ошеломил его своим оскорблением и убедил остальных чародеев своей речью. Я видел это по их лицам: неуверенность, сочувствие. Не один и не два чародея косились на кровавое пятно у моих ног и зябко ежились при моих словах. Не один и не два смотрели на Молли и сочувственно морщились, видя ее слезы.

Я побил Мерлина. Он это понимал.

И он был в ярости от этого.

Я забыл принять в расчет его гордость, его самолюбие. Он — самый могущественный чародей на планете, предводитель Белого Совета — не привык, чтобы его оскорбляли и брали над ним верх. Особенно на глазах у посторонних. Я, совершеннейший щенок по его меркам, ужалил его, и раненая гордость жгла его изнутри. Он сдерживался, но это не делало его ни на капельку менее опасным.

— Страж Дрезден, — произнес он до ужаса спокойным голосом. — Ваше сострадание делает вам честь. Но, как совершенно справедливо отметили вы сами, наши ресурсы истощены до предела. Совет не в состоянии позволить себе такую роскошь, чтобы региональный командующий Корпуса Стражей брал на себя еще и трудоемкую, опасную реабилитацию колдуньи. Все ваше внимание должно быть уделено задачам войны, а также нарастающей угрозе черной магии.

О Боже.

— Законы Магии ясны. Арестованная признает свою вину. Я тоже тронут ее искренностью, но все мы вовлечены в войну за наше выживание.

О Боже, Боже, Божебожебоже...

— Мне не доставляет удовольствия оглашать судьбу арестованной. Суд Совета Старейшин признает ее виновной в нарушении Четвертого Закона Магии, а следовательно, в колдовстве. — Он поднял подбородок и чуть понизил голос. — Приговор за это — смерть. Приводится в исполнение на месте.

— Морган, — негромко произнес Мерлин.

Морган посмотрел на Молли. Потом на Мерлина. Потом резко вздохнул и, взявшись за рукоять меча, поднял его отвесно перед собой.

Я лихорадочно оглядывался по сторонам. Рамирес, подобно большинству присутствовавших в помещении чародеев, казался совершенно оглушенным этим приговором. Он тоже оглянулся на меня и чуть заметно пожал плечами. Лилия стояла неподвижно с отстраненным видом, немного хмурясь. Лицо Хвата оставалось непроницаемым, но он крепко стиснул зубы, шевеля желваками на скулах.

— Гарри? — шепнула Молли, дрожа так сильно, что это мешало ей говорить. — Гарри?

Я повернулся к Мерлину. Глаза его превратились в лед, лицо застыло как камень. По виду Моргана казалось, будто его вот-вот стошнит — но это не помешало ему медленно, как в дурном сне, двинуться к Молли с обнаженным мечом в руке.

— Гарри? — всхлипнула Молли.

Я дал слово Черити.

Я перехватил посох обеими руками и шагнул вперед, заслонив собой девушку от Моргана.

— Морган, — произнес я. — Клянусь небом, дружище. Не делай этого. Она же ребенок. Мы должны помогать ей.

Мои слова замедлили его, и на одно жуткое мгновение он застыл на месте. Он закрыл глаза и сглотнул, борясь с тошнотой.

Потом открыл глаза.

— Отойди, Дрезден, — прошептал он. — Прошу тебя.

Я продолжал в отчаянии оглядываться вокруг в поисках любого, кто мог бы прийти на помощь, остановить это безумие. Я ощутил внезапное давление между лопаткам и и оглянулся.

Мой взгляд уперся в Привратника.

Я вихрем обернулся к Моргану и поднял обе руки вверх.

— Буква Закона! — крикнул я. — Буква Закона! Совет Старейшин не принял еще решения!

Морган застыл, склонив голову набок, и нахмурился. Потом опустил меч и оглянулся на Мерлина.

— Совет Старейшин объявил приговор, — огрызнулся Мерлин.

— Нет, — возразил я. — Совет Старейшин обязан выносить приговор открытым голосованием, — Я ткнул пальцем в сторону Привратника. — Он не проголосовал.

— Я распоряжаюсь шестью из семи голосов, — процедил Мерлин сквозь зубы. — Как бы ни проголосован уважаемый Привратник, результата это не изменит.

— Верно, — согласился я. — Но это не меняет того факта, что один голос, черт подери, все-таки принадлежит ему.

— Зачем тебе это? — раздраженно спросил Мерлин. — Все кончено. Ты только мучаешь арестованную этой ненужной комедией.

— Он должен проголосовать, — возразил я и скрестил руки на груди.

Мерлин испепелил меня взглядом; мне показалось, я буквально физически ощущаю давление его ярости — словно в грудь мне упирался конец бейсбольной биты.

— Он прав, почтенный Мерлин, — произнес Морган очень, очень тихо.

Мерлин недовольно сощурился, но все-таки повернул голову в сторону Привратника.

— Как хочешь. Доиграем этот фарс до конца. Привратник, каково твое мнение по этому делу?

И Привратник ответил... ничего не ответил. Он просто стоял неподвижно, и лица его почти не было видно под капюшоном.

— Привратник! — повторил Мерлин. — Каково твое мнение?

— Я нахожу, что это требует размышления, — отозвался Привратник. — Я прошу у Совета разрешения обдумать это дело.

— Вздор, — заявил Мерлин.

Привратник склонил голову набок.

— Смерть окончательна, почтенный Мерлин. Я должен тщательно оценить обстоятельства, прежде чем обречь душу — любую душу, вне зависимости от того, насколько она виновна, — на подобный конец.