— Есть устав, а есть конкретные ситуации. И устав требует их учитывать…

— И все же зря ты так с ними. Мальчику еще учиться в этой школе, такое обстоятельство тоже надо учитывать…

— Не будет он там больше учиться, — ровным (уже знакомым) тоном сообщил дядя Сережа.

— То есть… я не понимаю… а где…

— Возьмем с собой.

— Но мы же хотели… Мы договаривались, что сначала… что надо посмотреть…

— Ну, договаривались. Теперь иная ситуация. Передоговоримся…

Инки слушал эти речи отстраненно. При словах о «дамской истеричности» он испытал короткий толчок удовольствия, понял, что ругать его не будут, но тут же опять как бы отключился. Словно говорили не о нем. Даже слова «возьмем с собой» не зацепили его. То ли не понял сразу, то ли было все равно…

Мать и дядя Сережа продолжали спорить еще о чем-то (вернее, спорила мать, а он лишь ронял короткие ответы). Инки перестал вникать. Пока не услышал, как мать спросила с накалом:

— А если он не захочет?

Дядя Сережа ответил не сразу. Впервые что-то сбило его уверенность.

— Да… это вопрос… — И он шагнул к двери Инкиной комнаты. Спросил с порога: — Можно к тебе?

— Да, — глядя в потолок, сказал Инки. (Под потолком, зацепившись ногами за леску, висели вниз головой красные, как морковки, Сим и Желька; они смотрели с веселым любопытством. Но Инки внутри себя веселья и любопытства не ощущал, холодновато было…)

Летчик вошел, сел на табурет спиной к окну. Его лицо на фоне серого, но резко-светлого дня было почти неразличимо.

— Можно вопрос?… Даже несколько вопросов…

Инки чуть шевельнулся: можно, мол… Сим и Желька насторожили уши на перевернутых, с обвисшими волосами, головах.

— Вопрос номер один: как тебя называть? — по-прежнему ровно и негромко спросил дядя Сережа. — Я заметил, что при слове «Кеша» тебя коробит…

— Коробит. Меня зовут Смок… — (Не говорить же ему «Инки».)

— А меня Сергей. Годится и по фамилии — Егошин. И не надо «дядя», звучит глуповато. И можно на «ты».

— Понял, — отозвался Инки, обмениваясь взглядами с Желькой и Симом. Те покачивались (а ходики говорили «дагги-тиц»). «Буду звать «Егошин», — решил Инки.

— Вопрос два. Раз ты человек понятливый, то сообразил, я думаю, что мы с твоей мамой теперь муж и жена…

Инки опять молча шевельнулся: нетрудно, мол, догадаться.

— Ну и… — сказал дядя Сережа (то есть Егошин).

— Что?

— Как ты к этому относишься? — спросил Егошин, и стало вдруг заметно, что ровность его тона не столько от крепкого характера, сколько от зажатой неловкости.

— Никак, — честно сказал Инки. — Она в таких делах со мной не советуется…

— Жаль… — откликнулся Егошин. И поскрипел табуретом.

Инки шевельнулся третий раз: не знаю, мол, что ответить.

— А… тогда еще хочу спросить. Если не секрет, конечно… Зачем тебе нужна была та муха… Из-за которой скандал.

Сим и Желька повисли неподвижно. Ждали: скажет ли Инки «не твое дело» или… Инки знал, что коротко сказанная правда порой решает вопросы лучше всякой ругачки.

— Муха жила в этой комнате. Любила качаться на маятнике. Я к ней привык. А она ко мне… — (Тронуть бы висок у глаза, ну да ладно…) — Потом она… умерла… Я решил закопать, положил в коробок, чтобы после уроков… А в школе с утра обыск, против курильщиков…

— В принципе ситуация понятна… А что, объяснить там все это было нельзя?

— Там? — сказал Инки. — Кому?

— Ясно. Про это вопросов больше нет. Вернемся к прежнему… Мы с твоей мамой любим друг друга.

Сим и Желька закачались вразнобой. Потом замерли.

— Ну и… на здоровье, — согласился Инки (хотя сперва чуть не сказал «мне-то что»).

— А ты ведь тоже любишь ее… маму…

Инки всегда было неловко говорить про любовь. Про всякую. Он промолчал, как бы спрашивая: «И что дальше?»

— И, значит, вот что. Самое правильное: всем троим нам жить вместе. Одной семьей…

Инки помнил слышанный недавно разговор.

— Надо будет куда-то ехать?

— Надо. В Южнодольск. Рядом с ним поселок Брюсово и аэропорт, обслуживает местные линии. Там я и обитаю…

Инки подумал.

— Нет. Здесь у меня вот… своя конура, а там я не знаю что…

— Там конура будет не хуже.

— Нет. Чего там хорошего…

— А здесь? — жестковато спросил Егошин. И был прав. Эта его правота царапнула Инки, и он сказал насупленно:

— Мать не хочет, чтобы я жил с вами.

— Она… хочет. Но боится…

— Чего?

— Будто ты и я не поладим друг с другом. А чего нам делить?

— Много чего, — рассудил Инки. — Получится, что ты вместо отца. А из меня сам видишь какой сын…

Похоже, что Егошин слегка обрадовался:

— Так из меня папаша тоже никакой. Опыта нету. Но ведь можно существовать без этого… без детско-родительских отношений, а просто в согласии. Не отравлять друг другу жизнь, вот и все.

Сим и Желька закачались в одном ритме. Кажется, были согласны («Только не забудь там натянуть для нас леску», — напомнила Желька. Она своей рассудительностью напоминала Полянку). Инки лег на бок, чтобы лучше видеть Егошина. Но лицо у того все равно было плохо различимо.

— Ты летчик?

— Был. А теперь диспетчер в аэропорту. После аварии… Кой-какие нелады с позвоночником.

Инки чуть поморщился. Не хотелось о страшном. И все же спросил:

— Серьезно было?

— Что?

— Ну… авария…

— На «Ан-два» зачихал мотор, зацепили за верхушки. Никто не покалечился, только вот у меня позвонки…

— Жалко, что ты не летчик.

— Жалко. Но диспетчер — тоже должность нешуточная.

— Я подумал: был бы летчик — может, прокатил бы… — страха после рассказа об аварии у Инки не появилось. А слова эти он сказал вроде бы полушутя, никакой зависимости от Егошина он не хотел.

— Можно будет и сейчас устроить. Друзей-то немало… — откликнулся Егошин. Без лишней поспешности, без обрадованности от того, что «значит, мы договорились?». Просто как о рядовом деле. — Да мы, кстати, и отсюда полетим на самолете. Со знакомым экипажем. Это лучше, чем трястись в автобусе несколько часов…

Инки глянул вверх, но Сим и Желька исчезли (обормоты!). Видимо, подумали, что вопрос решен. А ходики тикали уверенно (вот что значит настоящая гиря; а в речи Егошина — Инки вдруг понял это — проскальзывали нотки, похожие на интонации Бориса, хотя внешне Егошин и Борис были ничуточки не похожи).