«Крику-то будет…» — мельком подумал он. И снова шепнул найденышу:

— Не бойся.

Крику не было. По крайней мере, сначала…

Дома оказалась одна Марьяна. Инки высадил перед ней котенка на кухонные половицы и ощетиненно сказал:

— Вот…

— Горюшко мое… — сказала в ответ Марьяна. Согнулась. И добавила непонятно: — Марганцовка…

— Чего?

— Нужен слабый раствор марганцовки. Протереть ему уши и глазки… Но сперва покормить, молоком. Сразу из холодильника нельзя, я погрею… А ты пойди поищи в мусоре какую-нибудь плоскую посудину и набери в нее песку. Чтобы этот зверь сразу понял, куда ходить по своим делам…

Инки отыскал за мусорными контейнерами небольшую ванночку для фоторастворов, сходил с ней на ребячью песочницу… Когда вернулся, котенок — с округлившимся, как теннисный мячик, животом и даже слегка похорошевший — сидел на коленях у Марьяны. Та терла его уши розовым ватным тампоном. Котенок не сопротивлялся. Но, увидев Инки, он прыгнул с Марьяниных колен, подковылял к нему и, как тогда, на улице, уцепился за штанину. Инки взял его на руки. Котенок заурчал.

Он был с черной спинкой и головой, с белым брюшком и лапами, с кончиком хвоста, словно обмакнутым в молоко. На глазах и на лбу будто черная полумаска, а мордочка белая. И розовый нос.

«А усищи какие. Как у взрослого», — подумал Инки.

— Марьяна, как тебе кажется: он очень больной?

— Просто заморенный. Откормим. Приезжай в гости на Новый год, не узнаешь…

Как «в гости», как «не узнаешь»? Она решила, видимо, что он оставит эту кроху одного, без себя?…

Когда пришла мать, она тут же узнала, что «Сосед раздумал ехать в Брюсово, потому что завел себе зверя и расставаться с ним ни за что не хочет». И еще что «да и пусть остается, жили втроем раньше, будем и теперь…».

— Он ведь, Ясенька, только снаружи сердитый, а по правде-то вполне уживчивый. И в магазин ходит, если попросишь, и посуду моет иногда…

Вот тут-то начался крик. Будто мать совсем недавно не была сама против Инкиного переезда! Что она кричала, Инки не очень-то и слушал, просто лежал на тахте и гладил котенка, прикорнувшего у него на груди. Слова матери были как бумажные шарики, которыми обстреливают из трубок бронепоезд. Бронепоездом этим (причем вросшим в каменную землю) была Инкина решимость никогда не расставаться с найденышем и никому его не отдавать. Впрочем, даже не решимость, а ясное осознание, что иначе не может быть.

Мать выдохлась, и в этот момент пришел Егошин.

Он был сумрачен. Он в областной поликлинике пытался оформить какие-то документы, а там, конечно же, оформлять их не хотели, потому что не хватало каких-то бумаг и вообще «вы что, мужчина, с луны упали, так просто все это не делается».

Поэтому жалобы матери на Инки он выслушал рассеянно. А потом наконец вник и удивился:

— Да в чем проблема-то?

— Но он же не хочет уезжать без этого заморыша!

И насупленный, недовольный нынешним днем Егошин сказал тем не менее здравые слова:

— Ну, так пусть едет с заморышем.

Такого варианта Инки просто не ждал. Никак. Ему казалось, что и сам по себе не очень-то он будет нужен там, в Брюсове. А еще с такой «живностью»… Но теперь, глянув на твердый профиль Егошина, Инки понял: тот говорит всерьез.

Мать, конечно, опять выпалила заряды возражений и обвинений. И опять Инки почти не слушал ее. Наконец мать выдала последний аргумент:

— В конце концов… у меня аллергия на кошек.

Инки знал, что такое аллергия, и лишь усмехнулся.

Усмехнулся и Егошин:

— Ясенька, у тебя аллергия не на кошек, а на лишние проблемы. Но мы все их решим дружными усилиями. А котенок — не самая главная… — И он поцеловал мать в щеку.

Мать улыбчиво задышала. Но сдала позиции не сразу:

— Столько будет возни. Всякие справки от ветеринаров… Ты вот и в нормальной-то поликлинике не смог добиться, чего хотел, а тут…

— Ну, какие справки! Мы же полетим на нашем самолете, на служебном! Там командир мой друг Саша Еремин…

— Разве двух мужчин может переспорить одна слабая женщина, — сказала мать. Кажется, с удовольствием.

— Не может, — согласился Егошин. И добавил: — Тут лишь одна сложность с котенком. Не затошнило бы его в полете. Говорят, случаются такие фокусы с мелкими пассажирами. Ну да часок потерпит, это не смертельно…

При этом Егошин ни разу не посмотрел на Инки. Словно давал понять: чего тут переглядываться, искать друг у друга поддержки, когда все так просто…

«Это не смертельно, не бойся», — сказал Инки пригревшейся крохе. И посмотрел на Сима и Жельку, которые кувыркались под потолком: радовались, что все хорошо.

Но Инки ощутил новую тревогу.

— Имейте в виду, это девочка, — хмуро известил он Егошина и мать. На самом деле он не знал, кто получится из малыша — кошка или кот. Не сумел пока разглядеть. Но решил на всякий случай оговорить все заранее.

— Какая разница, — сказал Егошин.

— Большая разница. Она вырастет и будет приносить котят. Имейте в виду, я не дам топить ни одного, даже самого дохлого котенка.

— За что мне такое несчастье? — спросила у потолка мать. Похоже, что не про котят, а про Инки.

— Никто никого не будет топить, — пообещал Егошин. — В Брюсове на кошачью мелочь всегда немалый спрос… Ты вот что, Смок, найди для своего зверя коробку и проверти в ней дырки…

— Проверчу… — Инки погладил урчащего малыша и опять глянул на Сима и Жельку. Те, зацепившись ногами за леску, болтались, как подвешенные красные перцы. Ждали.

Инки пообещал:

— Не бойтесь, натяну я для вас там новую леску.

Котенка в самолете не тошнило. Затошнило Инки. Правда, не сразу, а во второй половине полета.

Сперва-то все было хорошо. Во-первых, не страшно (а Инки перед полетом боялся, что будет бояться, и старательно давил в себе этот страх). Во-вторых, интересно. Самолет был маленький, на десяток мест, трясучий, в нем дребезжали дюралевые заклепки. Но Инки летел первый раз в жизни, и все казалось удивительным. Даже замирательным. Как встал набок уехавший вниз аэродром, какими маленькими сделались дома, вышки, тополя; как засверкало в озере, будто в блюдце, лохматое желтое солнце… И потом было здорово: извилистые жилки рек, синие заплаты еловых лесов, густые тени облаков плавно перемещались к хвосту самолета и все время напоминали Инки, на какой он высоте. Иногда самолет на миг проваливался в облачную вату, однако и это было не страшно, забавно даже…

Инки совал руку в накрытую платком коробку, трогал уши котенка. Тот вел себя на удивление смирно. В ответ на Инкины касания тихонько урчал, покусывал его палец гибкими, как щетинки, зубами и сразу начинал его виновато лизать… В общем, с этим зверем все было в порядке. А Инки вдруг ощутил, что с ним — не в порядке. Ни с того ни с сего отяжелело в животе, подкатило к горлу. В один момент. Ох, что сейчас будет! Вот позор-то… Пассажиров, кроме Инки, Егошина и матери, было еще четверо (двое мужчин в пилотских куртках и две тетушки с корзинами). Никто, даже мать, не смотрел на Инки. Только Егошин смотрел, он сидел рядом на твердой клеенчатой скамье. Он сразу все понял. Сел боком, прикрыл собой Инки от остальных, мигом развернул перед ним черный полиэтиленовый пакет.