Другие части, все еще полные сил и энергии, напротив, превратились в закаленных ветеранов, гордившихся своими боевыми качествами и стремившихся сделать все, чтобы остановить врага. Особенно отличилась 42-я дивизия армии Рюффе, которая успешно провела арьергардные бои и затем умело оторвалась от противника. Командующий корпусом генерал Саррай сказал о солдатах этой дивизии: «Они показали пример отваги».

Жоффр приказал перебросить эти войска на помощь Фошу. Генерал Рюффе категорически протестовал и говорил о готовящемся наступлении. В противоположность генералу де Ланглю, командующему 4-й армией, который, по мнению Жоффра, держался уверенно и спокойно, оставаясь «самому себе» хозяином — важнейшее качество в глазах Жоффра, — Рюффе казался взвинченным, беспокойным и обладал «чересчур пылким воображением». Полковник Таман, начальник оперативного отдела армии, говорил, что он очень умен; на каждую тысячу его идей приходилась одна гениальная, но вопрос заключался в том, какая именно? Как и депутаты в Париже, Жоффр искал козла отпущения за провал наступления.

Поведение Рюффе решило проблему. В тот же день его сместили с поста командующего 3-й армией, а на его место назначили генерала Саррая. Рюффе, приглашенный Жоффром на следующий день к обеду, объяснил свое поражение в Арденнах тем, что в последнюю минуту лишился двух резервных дивизий, которые главный штаб перебросил на помощь войскам в Лотарингию. По словам Рюффе, если бы в его распоряжении были те сорок тысяч боеспособных солдат и 7-я кавалерийская дивизия, он смял бы левый фланг противника, и тогда «какой успех выпал бы на долю наших армий!»

В ответ Жоффр произнес одну из своих кратких и загадочных фраз: «Не будем говорить об этом». Имел ли он в виду «Вы не правы и поэтому молчите» или «Мы не правы, но не признаемся» — понять было невозможно; ровный, бесцветный голос делал его речь совершенно невыразительной.

В воскресенье тридцатого августа, когда произошло сражение под Танненбергом, французское правительство предупредили о необходимости покинуть Париж, Англия же была потрясена, получив «сообщение из Амьена».

Эту страшную весть опубликовала в своем воскресном выпуске газета «Таймс», озаглавив ее с некоторым преувеличением так: «Самая жестокая битва истории». Подзаголовки гласили: «Тяжелые потери английских войск», «Сражение с превосходящими силами», «Нужны подкрепления». Последнее выражало цель этих статей; их публикация вызвала бурную официальную реакцию, послужила причиной резких дебатов в парламенте и заставила премьер-министра Асквита сделать ряд язвительных замечаний в отношении этого «прискорбного отклонения» от «патриотической сдержанности» прессы в целом. Тем не менее сообщения из Амьена были обнародованы не без благословения официальных кругов и преследовали далеко идущие цели.

Цензор Ф. Смит, впоследствии лорд Биркенхед, сразу воспользовался ими для развертывания пропаганды призыва в армию. Он поручил это дело газете «Таймс», которая сочла своим патриотическим долгом напечатать эту информацию ввиду «чрезвычайно важной задачи, стоящей перед нами». Сообщения были написаны корреспондентом Артуром Мором, прибывшим на фронт в разгар отступления из Ле-Като, когда английский штаб переживал период отчаяния.

Он писал об «отступающей и разбитой армии», которая вела бои в ходе «так называемой операции под Монсом», о французах, отходящих на фланге, о «непрекращающемся, безжалостном, неотступном» движении немцев и его «неотразимом характере», об английских полках, «несущих серьезные потери», сохраняющих в то же время «дисциплину, твердость духа и веру в окончательную победу». Очевидно, попав под влияние настроений, царивших в английском штабе, корреспондент несколько панически заявлял, что германское правое крыло «имеет такое колоссальное превосходство в численности, что остановить его движение так же трудно, как бег морских волн». Англия, говорилось в заключение, должна осознать тот факт, что «первая мощная попытка немцев оказалась успешной» и что «блокаду Парижа нельзя сбросить со счетов».

И наконец, упирая на необходимость присылки подкреплений, Мор писал об английской армии как «о принявшей на себя главный удар немецких войск» и бросил тем самым зерно, из которого вырос миф. Отсюда следовало, будто французская армия была каким-то несущественным придатком английской армии. В действительности же экспедиционный корпус в первый месяц войны вел бои всего лишь с тремя германскими корпусами из тридцати, однако убежденность в том, что он «вынес на себе всю тяжесть удара», постоянно звучала во всех отчетах о сражении под Монсом и в «славном отступлении». Таким образом, в английских умах укрепилась вера, будто бы в период мужества и ужасов первого месяца войны английские войска спасли Францию, Европу и западную цивилизацию.

Один английский писатель даже сказал, не краснея от стеснения: «Монс. Смысл этого слова — освобождение мира».

Единственная из воюющих держав, Англия начала боевые действия без заранее составленного плана мероприятий общенационального масштаба и обязательной всеобщей мобилизации. Все, кроме действий регулярной армии, строилось на импровизациях, и до получения сообщения из Амьена в Англии царило почти праздничное настроение. Правда о наступлении немцев скрывалась вследствие «патриотической сдержанности» прессы, как изящно высказался премьер Асквит. Как английской, так и французской общественности войну преподносили о виде непрерывных побед союзников; при этом было совершенно непонятно, почему же все-таки противник прошел через территорию Бельгии и очутился во Франции, с каждым днем продвигаясь все дальше и дальше. Утром тридцатого августа, открыв за завтраком «Таймс», люди прочли новость, ошеломившую их.

Бритлинг писал: «Было похоже, что Давид метнул камень — и промахнулся!»

Неожиданная и потрясающая истина, что враг выигрывает войну, заставила людей верить вымыслам, достигавшим огромных размеров и принимавшим характер национальной галлюцинации.

Двадцать седьмого августа семнадцатичасовая задержка с движением поездов по линии Ливерпуль — Лондон породила слухи о том, что срыв расписания объясняется срочной перевозкой русских войск, которые якобы высадились в Шотландии и направляются на помощь союзникам на Западный фронт. Они будто бы вышли из Архангельска, затем через Северный Ледовитый океан попали в Норвегию, откуда на обычном пароходе прибыли в Абердин. Здесь их посадили в специальные железнодорожные эшелоны и отправили в порты Ла-Манша. После этого каждый пассажир, чей поезд опаздывал, уверенно заявлял, что эта задержка связана с «русскими». Мрачное настроение, вызванное поражением под Амьеном и разговорами о «морских волнах» и бесчисленных массах германских солдат, крики с требованиями «людей, людей и еще раз людей» заставляли невольно обращать взоры к России и ее неограниченным людским ресурсам, поэтому призраки, замеченные в Шотландии, обретали плоть, обрастая все новыми подробностями.

Русские сбивали снег с сапог на платформах железнодорожных станций — это в августе-то. Был даже известен рабочий вокзала в Эдинбурге, который убирал потом этот снег. «Незнакомую военную форму» видели в вагонах мчавшихся мимо поездов. Они ехали то через Харвич — спасать Антверпен, то через Дувр — на помощь Парижу. Их видели в Лондоне после полуночи, они маршировали вдоль набережной, направляясь к вокзалу Виктория. Морская битва у Гельголанда, объясняли мудрецы, имела целью отвлечь внимание от переброски русских в Бельгию. Их видели самые надежные друзья или самые правдивые люди. Профессор из Оксфорда знал коллегу, которого пригласили к русским в качестве переводчика. Один армейский офицер из Шотландии видел их в Эдинбурге, они были одеты в «длинные ярко расшитые шинели и большие меховые шапки», с луками и стрелами вместо винтовок. Их лошади походили на «шотландских пони, только костлявее». Это описание точно соответствовало рисункам казаков столетней давности, напечатанным в начале викторианской эпохи. Житель Абердина, некий Стюарт Коутс, написал своему зятю в Америку, что мимо его поместья в Пертимре проехали сто двадцать пять тысяч казаков. Как уверял своих друзей другой английский офицер, семьдесят тысяч русских «в полнейшей секретности» прошли через Англию, направляясь на Западный фронт. Сначала их было пятьсот тысяч, затем двести пятьдесят тысяч, потом сто двадцать пять тысяч. Цифры медленно уменьшались, пока не достигли семидесяти-восьмидесяти тысяч — численности английского экспедиционного корпуса во Франции. Истории о русских распространялись исключительно устным путем. Из-за официальной цензуры в английских газетах об этом никаких сообщений не появилось. Однако в США рассказы возвращающихся из Англии американцев, многие из которых садились на пароходы в кипевшем возбуждением по поводу русских Ливерпуле, нашли отражение в прессе и поведали потомкам об этом удивительном явлении.