Если раньше остался кто-то, кто не знал о митингах, то сейчас таковых не было совсем. По федеральным каналам пустили пропагандистские ролики, высмеивали протестующих, вырывали из контекста, показывали ненастоящие кадры с места событий. Нанимали актёров, чтобы посмеяться над ними... а потом на это отвечали в сети. Люди тоже снимали ролики, делали фото, кто-то увольнялся с работы, кто-то кидал камни в полицейские участки, кто-то призывал собраться ещё раз на улице — и увольнялись, и кидали, и собирались. Любое высказывание вроде «моя хата с краю» только сильнее разжигало пламя в сердцах пострадавших и готовых бороться. Не долго оставались способные сохранять нейтралитет — ловили их, их друзей, знакомых, и никто больше не мог уйти в сторону. Государство думало, что подавляет бунд, а само только его разжигало. Государство думало, что пугает — и демонстрировало всю свою прогнившую натуру. Государство окончательно превратилось во врага, с которым бесполезно договариваться.

Стал врагом государства и народ. Защищали не людей, защищали власть. То тут, то там появлялись новости о смертях, избиениях, изнасилованиях. Люди сочувствовали, со-чувствовали, а потом шли вместе бить морду. Как одна большая компания, как когда-то ребята — за своих вершили самосуд. Кого-то за это вылавливали, кого-то не могли, кого-то убивали, избивали, насиловали — всё повторялось заново. Менялись лица, дни, имена и биографии, но продолжалась война. Как однажды кем-то спущенное, а теперь бешено летящее с горы в бесконечность колесо насилия и жестокости.

У государство было оружие. А у народа — сдерживающий и одновременно вдохновляющий фактор — человечность. И где-то между ними оказалась зажата, забита, истерзана маленькая отчаянная любовь.

— Как всё прошло? Не сильно тебя донимали?

Дикий пропустил Ташу в квартиру и закрыл за ней дверь. Уже ставшая повседневной тишина разбавилась новыми шагами и шуршанием верхней одежды — Дикий помог Таше её снять.

На днях она признавалась ему в чём-то таком светлом, что и симпатией-то назвать нельзя — а он до сих пор ходил в приподнятом настроении, с твёрдым желанием увидеть её вскоре снова. Увидеть-то увидел, но так всю дорогу и молчал, заглядываясь. Какие тут ещё могут быть слова? Впору было действовать.

—Донимали. Но как обычно, —Таша стаскивала сапожки, чуть не навернулась, но устояла с неловкой улыбкой. Красота кошки, грация картошки, как иногда про неё говорила подруга, —Да и очередь всегда бесит. Спасибо, что забрал. —И добавила смущённо, — Я бы сама приехала вообще, но всё равно спасибо

— Очередь отмечаться? — Дикий фыркнул. — Не за что, Таш. Твоя самостоятельность до добра может и не довести, — добавил ворчливо, следя за тем, чтобы она не разнесла собой коридор. Явно очень стремилась. — Не голодная? У меня, как всегда, нихера нет, но можем что-то заказать, если нужно.

—Неа, — девушка помотала головой. —Не голодная.

Таша прошла в комнату, опускаясь на диван и запуская пальцы в волосы. После полиции её отпускало не сразу. Рядом сидели разные —и такие же девушки как она, и стрёмного вида мужики, зыркающие по сторонам. Таша всегда старалась держаться первых, погружаясь в музыку до кабинета, потом выдерживала минут двадцать допроса, отдавала анализы на запрещённые вещества и пулей вылетела на свежий воздух.

— А ты думал — это пять минут? — теперь уже фыркнула она, —Нифига. Всё это дерьмо происходит в один день и примерно в одно и тоже время... Так что иногда толкучка жуткая. А у тебя как день прошёл?

В отличии от её дней сурка у Дикого иногда бывало разнообразие. Уже не страшное, привычное, даже весёлое. Разбавляло скучные будни, вносило в них хоть что-то ураганное. Жить с какими-то тайнами, помимо своих собственных, оказалось волнительно.

— Да никак, — уклончиво отозвался Дикий, плюхнулся на диван рядом. — Но такими темпами пройдёт совсем тухло. Слушай...

Он снова смотрел на неё, подмечая усталость, скуку, отвращение — и снова не знал, что ещё можно говорить. Так и не закончил фразу — да и не особо понимал, о чём она могла бы быть — и аккуратно, даже нежно запустил руку в пушистые как одуванчик волосы вслед за её собственными пальцами, накрывая их своими.

— ...есть одна идея, — всё же предупредил он прежде, чем поцеловать её уже почти настойчиво, но ещё пока не требовательно.

Понимал — любое требование превратит наслаждение в насилие, но в глубине души не мог ей позволять и дальше оставаться недосягаемой. Она призналась тоже. Она всё чаще случайно касалась, а потом смущалась, розовела. Она уже приезжала одна, не ради компании, а ради него самого. Долгоиграющий план оказался удивительно действенным, и закапывать первые ростки чувства было бы кощунственно. Да и сейчас Таша тоже смутилась, проваливаясь душой в бездонную пропасть. Будто бы вздрогнула, робко ответила, неуверенно потянулась, даже коснулась рукой не идеально бритой щеки. Полыхнуло воспоминание, но тут же оказалось силой загнанно подальше. Она внутреннее металась от образа сильных рук до самого отвратительного кошмара и никак не могла определиться чему поверить.

Дикий целовал осторожно, но девушка всё равно ощущала еле заметное, понятное давление. Он сдержал обещание —чувства ни к чему не обязывали долгое время, просто были, жили бок о бок вместе со страхом.

—Ты же... Ты же меня не используешь? —Таша подняла на него испуганный взгляд, сглотнув. Дикому она верила уже долгое время, не боялась, но какая-то часть всё равно желала в этом убедиться.

Дикий нахмурился, стал серьёзнее.

— Тебе не нравится? Я не знаю, как можно кого-то этим... использовать, — признался он. — Обычно это процесс, приятный для всех. По-другому нельзя. А я не насильник.

Забил бы до смерти того придурка, который это с Ташей сотворил. Этими же сильными руками. Но она молодец, она и сама справилась.

— Детка, не веришь — можешь принести сюда нож, — он криво усмехнулся. — А лучше огнестрел. Пристрелишь, если буду недостаточно ласков.

Хер знает, откуда вырвалось это «детка», но сидело вглуби уже давно. Сегодня всё обнажалось — и чувства, и мысли, и самые потаённые страхи. И Дикий знал, на что шёл.

— Не говори больше так, — в серых глазах мелькнуло нечто вроде ужаса, —Про нож. Никогда.

Таше хотелось сейчас вздрогнуть уже по настоящему и то ли отшатнуться, то ли прижаться к Дикому. В любом случае почувствовать себя в безопасности. Даже это обращение —вроде нежное, приторное, приятное на слух, фразы не сгладило.

— Прости, — пробасил Дикий. — Дурак.

Как-то и не подумал о том, что упоминание ножа может Ташу испугать.

— Я не могу сказать, что мне нравится, — Но всё же она была вынуждена признать: помимо плохого наружу проявились и другие ощущения. Вот они уже были довольно приятными, тянущими сладко и томительно. По новому. — Но я определённо сейчас этого хочу.

Дикий фразу до конца так и не понял, однако решил, что эту фразу можно считать согласием.