Видя вспыхнувшее желание в глазах напротив Таша боялась, что действует по привычке страха, плотно засевшему. Но с другой стороны понимала, что по другому просто не было и различать где её собственные желания, а где —вбитые тяжёлой рукой устои, просто не реально. Дикий поцеловал снова, уже напористее, с твёрдым желанием вытащить настоящую Ташу из брони страха и неловкости. И Таша подалась, хоть и можно было ощутить как напрягается ее тело. Пока целовал — подтащил ближе за талию, положил грубые ладони на её груди, прижал прямо сквозь одежду, легонько сдавил пальцами. Не удержался, затем коснулся губами носа, улыбнулся ободряюще и потянул вверх ткань толстовки, призывая её снять.

— Стой! — Таша сдавленно пискнула, вцепилась Дикому в запястья и теперь тяжело дышала, опустив взгляд. До последнего надеялась, что сможет, но показать свои руки ему именно сейчас —оказалось совершенно не посильной задачей. Она слушала его участившиеся, шумное дыхание, немного боялась, но по настоящему таяла и всё же оголить руки не могла. И даже не потому что в неё когда то плотно заложили мысль об их отвратительном виде, а потому что она действительно так считала, даже не стараясь принять эту часть себя.

—  Не надо. Пусть... Пусть останется?

— Чего там? — послушно остановился Дикий, уже подготовивший себя морально ранее. — Стесняешься чего? Не надо. Ты прекрасна. Что бы там ни было.

Даже мысль о том, что это может быть иначе, казалась ему противной. Он и правда восхищался ею всей, желал её всю, заботился и волновался о каждой клеточке её тела. Не могло быть у Таши ничего такого, что не нравилось бы ему; её не тронуло моральное уродство, так ненавидимое им в окружающих.

— Расслабься, слышишь? Я не обидеть тебя хочу.

Дикий щекотал её шею тёплым дыханием и колючей щекой, целовал за ушком, пока, вопреки попытке остановить, его руки медленно продолжали приподнимать ткань. Если она сейчас дёрнется, всхлипнет — он, наверное, встанет, шумно вздохнёт и выйдет из комнаты... подальше. Может быть, даже не притронется к ней больше и пальцем. Но, похоже, никогда уже её не забудет. Оголялся тонкий стан, худая талия, видные ребра. Подрагивая, стараясь не жмуриться, Таша вытянулась, позволяя стащить с себя толстовку и осталась в одном лифчике и джинсах. Хотела тут же сделать хоть что-то —утянуть его в поцелуй, просто прижаться, но застыла, не зная куда спрятаться. Предплечья —ожогами, ненавистными и страшными, а поверх рубцы заживших шрамов. Только всего несколько относительно новых следов.

Она стушевалась, точно нерадивый птенец, оголившая свой позор впервые в такой степени перед кем-то, кроме Алисы. Таше нравилось своё тело —даже небольшая грудь устраивала. Нравилась талия и то, какой пластичной она может быть, нравились ноги, но руки... Руки она прятала не столько от других, сколько от себя.

Дикий смотрел на неё внимательно, пристально. Крепко взял за руку, где виднелись свежие следы, поцеловал, спрятал шрамы в кольцо своих ладоней и проговорил хмуро и строго:

— Не делай так, — хотя в голосе звучала чистая горечь. — Не надо. Незачем. Ты этого не заслуживаешь.

Подумал немного, сгрёб её в объятия совсем без пошлости, укрывая всю, вместе с ожогами, в своих руках — и она вся, маленькая, спряталась за его лапами, уместилась на его груди.

— Не стану. Не хочешь — не стану, — шёпотом напомнил Дикий. В клетке рёбер что-то билось, просилось на волю. — Совсем трясёшься, детка... Всё в порядке. Боли не будет. Совсем. Не бу-дет, — повторил по слогам, вздохнул нервно, проглотил противный ком в горле. Хочет, чтобы ей стало легче — должен попытаться довести до конца. — Я хочу сделать тебе приятно. Тебе, слышишь? А мне, только если сама захочешь.

Ему было бы наградой услышать от Таши стон удовольствия. Лучше любого другого секса, кроме, разве что, её собственной инициативы — а это вряд ли ожидало его в ближайшем времени. Ничего... он терпеливый. Будет терпеть столько, сколько потребуется, а то и вовсе перебьётся, лишь бы с ней всё было хорошо. Её счастье вдруг оказалось важнее его собственного.

— Я не делаю, —пробормотала Таша, —Давно уже... Сейчас всё лучше.

Девушка сжалась, слушая своё собственное сердцебиение — оно отдавалось в ушах. Слушала его —гулкое, взволнованное и ей было хорошо. До ужаса хорошо просто, стыдно, отвратительно и одновременно хорошо. Чувства путались, мешались между собой.

— Дикий, я хочу, —Таша выбралась из его объятий, смотрела уже совсем доверчиво, но при том даже не пыталась прятать легко шуршащий страх. Белой рубашкой он скользил с тела и мягко опускался на пол где-то там, в подсознании. Ей внезапно ужасно захотелось понять что в этом такого. Почему все, кого она знала, так загадочно улыбаются, когда спрашиваешь про секс? Подозревала, что он может быть и не так отвратителен, как случался у неё.

— Я тебе верю, — наконец выдохнула Таша.

Дикий улыбнулся также довольно и загадочно, как те, кто говорили Таше про секс.

— Хорошо, детка, — мягко сказал он.

Осторожно, но быстро опустил Ташу на спину, пока не передумала, и накрыл губы поцелуем. Нащупал застёжку лифчика, мучался долго, и всё же справился. Уже не через ткань, а по-настоящему ласкал грудь, сначала грубоватыми пальцами, потом губами. Расстёгивал джинсы — это уже было куда проще — целовал живот. Всю бы её расцеловал, но надеялся, что ещё будет время.

Таша легко вздрагивала от каждого прикосновения, млела. Хотела закрыть глаза, но держала их открытыми, только иногда жмурилась. Пока Дикий её раздевал не то что бы морально готовилась, но всеми правдами и не правдами убеждала себя, что всё хорошо. Что она сама только что сказала —хочу, что это было её желания не навязанное. Трепетное, нежное, разливающиеся по телу мандражем мурашек.

Ей было неловко и странно, даже немного не понятно. Нежный Дикий не был чем-то новым, Таша знала что грубые руки имеют быть другими на объятиях, когда простодушно трепали ее по голове, а сейчас открылись с какой-то новой стороны.

Грубые руки изменяли себе. Поглаживали тонкие бёдра, боялись надавить сильнее, чем хрупкое тело могло выдержать. Стягивали с Таши трусики, ласкали между ног, пока губы продолжали блуждать меж двух невысоких холмов груди. Пальцы скользили между складок, входя неглубоко и выбираясь наружу. Основанием ладони Дикий нашёл клитор, задевал будто случайно, с лёгким нажимом задерживался, пока губами прихватывал затвердевший от холода сосок.

И казалось, будто он весь сосредоточился на такой простой и одинаково чертовски сложной задаче; а тело привычно решало вопросы по-своему, ныло внизу живота, требовало ласки и для себя. Ласки всё не было, было только тонкое, гибкое тело Таши и глупое желание доказать, убедить, оказаться исключением среди разнообразия окружающих Ташу по жизни мудаков.

Не важно, что мудаком для и не был никогда. Пожалуй, даже в самом страшном кошмаре Дикий всегда оставался на её стороне.

Таша часто дышала, кусала губы, с которых то и дело срывались вздохи, сильно граничащие со стонами. Слабыми и лёгкими, как и она вся сама —тихие, невесомые. Она то и дело вздрагивала, когда Дикий давил чуть сильнее, выгибалась под его пальцами и, кажется, окончательно растеряла любой страх. Мысли в голове спутались, остались только тактильные ощущения и пьянящее "детка".