И еще в буфете висели на старинных крючках белые с синим чашки старого китайского фарфора, и на них были нарисованы пагоды и странные китайские деревья, — Роджер помнил, что эти раритеты были куплены на какой-то распродаже, они тоже представляли собой остатки чего-то, и потому продавались дешево.

Фиона, конечно же, захочет обзавестись всем новым. Она уже заставляла их с Брианной рассматривать всякие журналы, — на иллюстрациях мелькали китайские вещицы, хрусталь и разнообразные столовые приборы. Брианна восхищенно охала, всегда кстати; глаза Роджера становились стеклянными от скуки. И думал при этом, что все старые вещи будут, наверно, пущены в распродажу, — ну, по крайней мере, они могут еще кому-то пригодиться.

Повинуясь внезапному порыву, он снова достал из буфета те две чашки, которые только что вымыл, завернул их в посудное полотенце и унес в кабинет, где аккуратно уложил в ту коробку, что стояла в стороне, — с книгами для него самого. Он чувствовал себя ужасно глупо, но в то же время ему стало немного легче.

Роджер оглядел пустой, гулкий кабинет, такой голый теперь… лишь один-единственный лист бумаги оставался висеть, пришпиленный к обитой пробкой стене.

«Ты не будешь скучать по этому дому?» Ну, ведь на самом-то деле он уже давно отсюда уехал, разве не так? Давно расстался с домом, так о чем скучать?

Но — да, безусловно, его это тревожило. И на самом деле тревожило куда сильнее, чем он мог признаться в том Брианне. И именно поэтому он потратил так чертовски много времени на уборку особняка, если уж быть честным с самим собой. Ну да, конечно, это действительно была чудовищная работа — разобрать все вещи, вывезти их… да еще при том, что он не мог вот так просто бросить свою работу в Оксфорде… одни эти тысячи книг, которые нужно было самым внимательным образом рассортировать… и тем не менее, он мог бы сделать все это быстрее. Если бы захотел.

Если бы особняк оставался пустым, он, наверное, и вообще никогда не закончил бы это дело. Но поскольку ему на пятки наступала нетерпеливая Фиона, и при этом еще манила к себе Брианна… Роджер улыбнулся, подумав о том, как они выглядят рядом: маленький смуглый воробышек с кудрявой головкой — и высокий светловолосый викинг. Похоже, женщинам всегда будут нравиться противоположности.

Но надо было завершать труд.

С таким чувством, словно он совершает некую торжественную и немного мрачную церемонию, Роджер снял со стены пожелтевший лист бумаги, выдернув булавки, державшие его на пробковой стене. На листе изображалось фамильное дерево, генеалогическая схема, аккуратно вычерченная рукой преподобного отца.

Маккензи, еще Маккензи, и еще… многие поколения все тех же Маккензи. Роджер в последнее время подумывал о том, чтобы вернуть себе эту фамилию, и не только потому, что она была неким символом.

В конце концов, па уже умер, а сам он больше не собирается возвращаться в Инвернесс, где его знали как Уэйкфилда, — или, по крайней мере, не собирается бывать здесь часто. Это было вопросом сохранения рода; Роджер не хотел забывать, кем он был по крови и по сути.

Па знал кое-что о предках, несколько разрозненных историй, — но в основном они были для него только именами на листе бумаги.

И, что было куда более важным, он ничего не знал о той женщине, чьи зеленые глаза Роджер каждое утро видел в зеркале. Ее вообще не было в родовом списке, и к тому были причины.

Палец Роджера скользнул к верхней части разветвленной схемы. Вот он где, подкидыш Вильям Буклейг Маккензи. Отданный на воспитание чужим людям, незаконный отпрыск воинственного вождя клана Маккензи, за колдовство приговоренный к сожжению. Дугал Маккензи и ведьма Джеллис Дункан.

Но она, конечно же, вовсе не была ведьмой, но все же в ней таилась некая опасность. У Роджера были ее глаза — по крайней мере, так утверждала Клэр. А может быть, он унаследовал от Джеллис и еще что-нибудь? Что, если эта пугающая способность проходить сквозь камни передалась, никем не замеченная, через многие поколения благопристойных судовых плотников и пастухов?

Роджер задумывался об этом каждый раз, когда в эти дни видел генеалогическое дерево, — и именно потому старался вообще на него не смотреть. Он прекрасно понимал раздвоенность чувств Брианны, понимал, что такое эта тончайшая грань, некое лезвие бритвы, отделяющее страх от любопытства, понимал, как можно разом и стремиться узнать, и бояться знания.

Ну что ж, по крайней мере, он может помочь Брианне в ее поисках. Что же касается его самого…

Роджер сложил лист с генеалогическим деревом в несколько раз и отправил его в свою коробку. Потом закрыл крышку и для большей сохранности содержимого заклеил ее крест-накрест липкой лентой.

— Вот так, значит, — вслух сказал он и вышел из пустой комнаты.

* * *

Роджер остановился на нижней ступени лестницы, ошеломленный.

Брианна только что приняла ванну, храбро сразившись с древним газовым водогреем, с потрескавшейся эмалью и неровным, беспокойным пламенем. Теперь она вышла в холл, и на ней было одно лишь полотенце, обернутое вокруг влажного тела.

Она направилась через холл, не заметив Роджера. Роджер замер, боясь пошевельнуться, слыша лишь оглушительные удары собственного сердца, чувствуя, как мгновенно взмокла ладонь, лежавшая на полированном дереве перил.

Брианна была вполне благопристойно прикрыта; он видел ее и куда более обнаженной, в футболке с глубоким вырезом и в шортах, которые она надевала в жаркую погоду. Но сейчас в девушке была некая особенная хрупкость, задевшая Роджера, взволновавшая его; и еще та мысль, что он мог бы сейчас раздеть Брианну одним движением руки, просто дернув за край полотенца… И еще отчетливое осознание того, что они сейчас только вдвоем в целом доме.

Ящик с динамитом, вот что это было такое.

Роджер сделал было шаг вперед, но тут же остановился. Брианна услышала легкий шум и тоже застыла на месте, но прошло долгое-долгое мгновение, прежде чем она оглянулась. Она была босиком, и Роджер отчетливо видел длинные пальцы на ее ногах и высокий подъем; на потрепанной ковровой дорожке, пересекавшей холл, остались темные влажные следы.

Девушка не произнесла ни звука. Просто посмотрела прямо на Роджера, и ее глаза были темными и чуть раскосыми. Она стояла напротив высокого окна, в конце холла, и ее обернутая полотенцем фигура казалась почти черной на фоне бледного серого дня, дождливого дня, окружавшего дом.

Он знал, что бы он ощутил, если бы вот сейчас коснулся ее. Ее кожа должна быть еще почти горячей после ванны, влажной на сгибах локтей, колен, между бедрами… Он чувствовал ее запах — в нем смешивались запахи шампуня, мыла и пудры, призрачные цветочные ароматы, — и они перебивали собой нежный запах ее собственной плоти.

Следы ее ног на ковровой дорожки тянулись перед ним, как некая хрупкая, почти мистическая цепь, связавшая их. Роджер резким движением сбросил с ноги сандалию и поставил голую ногу на один из оставленных ею отпечатков; он ощутил подошвой влажную прохладу.