— Они — что змеи, нежные, а яд убийственный источают!

Баба разразился бурным смехом. Накрученная полоска его лисама свалилась вниз до подбородка, он все продолжал бить культяпкой себя в грудь, закашлялся громко и звучно, что совсем не соответствовало обстановке траура. Шейхи обменялись удивленными взглядами. Один из них наклонился к нему и прошептал что-то негодующе, однако судья не остановился.

В конце концов он замолк. Вытер слезы тыльной стороной здоровой ладони и весело произнес:

— Я клянусь вам, он — чистый дервиш! Остроумный и мудрый, несмотря ни на что!

Он замолчал и повел головой вокруг себя, оглядывая площадь. Солнце спряталось за стенами города, сверху блестели отсветы его красных лучей. Он перевел взгляд, оглядывая собрание и таинственно закончил:

— Однако все это не мешает нам подвергнуть его испытанию игаиганом[168]…

Караульные обвязали ему виски веревкой с двумя полированными палочками из дерева лотоса. Потом повернулись к спине, закрепили прочнее путы скрученных за спину рук. Наложили на шею петлю из грубой веревки, сделанной из пальмового мочала. Старшина дозора с дотошностью соблюдал все приготовления, стремясь придать веревке форму петли-удавки, которой пользовались энергичные пастухи, объезжая ретивых верблюдов или принимая первый плод.

Старшина дозора скрутил свою пальмовую веревку, и он издал болезненный стон. В этот момент взгляды всех присутствующих были прикованы к двум пыточным палкам, которыми вертел а воздухе старшина дозора. Двое его помощников окружили с двух сторон осужденного. Они тоже вперились в лотосовые палочки, закрепленные на висках дервиша. На широкой площади, заполненной жителями Сахары — кочевниками и горожанами Вау, царило гробовое молчание. Даже дети затаили дыхание и ждали со своими присными момента движения жезла возмездия… За спиной дервиша стояли кади и его люди. Он поднял свою руку-культяпку высоко в воздух и палач повернул пыточную палку вверх и вправо. Раздался глубокий и болезненный вздох из уст всех присутствующих — сердце защемило. Послышались сдавленные звуки рыданий женщин племени. Лица старух побледнели, поменяв цвет, глаза детей мучительно ярко блестели, обращенные к небу. Ураган кинулся на ствол райского дерева. Глаза дервиша метали искры и зажгли огонь во всем теле. Палач вертел бесовской палкой в воздухе — теперь он опустил ее слева и вниз.

Голова дервиша запылала, вся охваченная сиянием. Любое прикосновение обжигало. Он подпрыгнул высоко, всем телом. Взвился в воздух. Закричал чужим голосом, люди никогда не слышали такого из его гортани:

— А-а-а…

Рухнул на землю. Пена обильно выступила на губах.

В небесах плакали ангелы. Долгожитель Бекка продвигался сквозь толпу любопытных. Бахи шел с ним рядом, иногда поддерживая старика. Тот приблизился к судье. Воткнул свой посох в землю и, опираясь на него, наклонился к имаму. Сказал ровным голосом:

— Нет добра в стране, где пытают дервиша. Что, кади не в силах прибегнуть к другой уловке, кроме игаигана, чтобы вынудить его на требуемое признание?

— Я сожалею, почтенный шейх, я израсходовал все уловки и приемы, чтобы добиться от него признания в преступлении, на которое указывают все доказательства и которое мог совершить он один.

— Не следует кади категорически утверждать правоту решения в деле, пока не добыл он доказательство, в котором не может быть фальши, как его ни поверни. Так нас учит закон Сахары и шариат веры.

— Все мои суждения выводятся из Сахары.

У него на лбу выступил пот. Он попытался утереть капли полоской лисама, потом добавил:

— Из Сахары и из Корана.

— Будьте милостивы к тем, кто на земле, будут милостивы к вам те, кто на небе.

— Закон не милует, он основа земного права. Земной шариат жесток, о шейх!

— Отруби руку. Око за око, кровь за кровь. Он признался, что украл нож. Наказуй его отсечением ладони. А если возжелал ты еще наказать его за давнюю вражду к покойной, сожги огнем другую его длань. Однако сними игаиган с его висков. Убери огонь с его головы. Он — дервиш. Он отшельник. Заступись за него, посланник Аллаха!

— Если признался человек о наличии вражды меж ним и жертвой и признался также в том, что завладел орудием, которое одно в силах устранить вражду, покончить с ней, так что же, по твоему мнению, это может означать? Не есть ли это явное намерение совершить преступление? И разве не в праве судья, который желает вершить суд справедливый, принять меры, чтобы вырвать последнее признание из презренного обвиняемого?

— Если б совершил, то признался бы. Он же — ребенок. Дервиш. Он не знает подлости. Ты понимаешь?

— Закон ясен, и грех налицо.

— Ты превысил наказание в угоду пожеланиям эмиры. Под влиянием желания и воли султана. Мы все знаем, что гадалка — подруга, придворная в доме султана, так же как прекрасно знаем, что она добывала для себя зловредный металл шайтана.

— Наш дорогой шейх ошибается в оценке. Я веду суд по законам аллаха и не лицеприятствую даже султану. Совесть моя тому порукой. А ты первый, кто должен знать: возмездие — опора справедливости. А справедливость — основа городов божиих. Как мы сделаем из Вау оазис божий, не применяя справедливость?!

— Тем не менее справедливость не означает жестокость. Дервиши блаженные — первые, кто заслуживает сострадания.

— Нет справедливости без жестокости. И Вау без справедливости не бывать.

— Не одобрит Аллах устроение Вау, если ценой тому будет пытка человека.

— Приличнее было бы почтенному шейху не хулить право Вау.

— Аллах не благословит ту землю, где дервишей терзают игаиганом!

— Кончена встреча!

Судья повернулся и дал знак палачу. Дозорные подключились, поставили заключенного на ноги. Он свалился, они подняли его вновь. Клочок пены упал с его губ наземь. Бекка за спиной кади прокричал:

— Если бы был с нами вождь, никогда б не осмелился ты мучить бедного дервиша!

Баба ему не ответил. Он начал свое шествие. За ним двинулись его пособники. За помощниками последовал старшина дозора. он тащил Мусу за собой на мочальной веревке. За заключенным двигались дозорные. За этим караулом двинулась следом толпа.

Они прошли через западные врата в городской стене. На горизонте алело скромное, плачущее зарево закатного солнца. Лик его держался несколько мгновений на небе, дрогнул и полетел в пропасть, за горизонт.

Неожиданно Баба повернулся и сделал знак палачу, старшине караула, своей отрубленной культяпкой. Палач поднял свою адскую палку и опустил ее, навалился на лотосовый жезл. Пламя охватило всю голову Мусы и он взлетел в небеса, издав мучительный стон: