Даже утром, когда все собирались, она отгоняла от него санитаров.

— Сами все делайте! — доносилось сквозь сон до Варфоломея Ивановича. — Дайте человеку хоть минутку полежать.

После сдачи Екатеринодара будто бы наступила передышка. Большевики поотстали: Кубань разлилась, а все мосты через нее были взорваны. Идти стало много легче: лазарет обогнали калмыки со своими стадами, и овцы так утоптали грязь, что она превратилась в крутое, пружинящее, но не липкое тесто. Лазарет сократился до восьми повозок: все легкораненые ушли вперед, половина тяжелораненых умерла в дороге.

Воздух был нежным, вдали отчетливо вырисовывались сизые горы, кое-где покрытые остатками снега. Саблин часто засыпал в седле — а может, и не засыпал: просто терял ощущение реальности. Ласточка сама несла его вслед за повозками. Доктору снился Нижний Новгород, дом, жена… Казалось, что все это принадлежало кому-то другому, а Саблин только посмотрел удивительный — цветной и звуковой — фильм-биографию.

— Господин доктор, — послышался голос Феи, — смотрите!

Шоссе уходило в расщелину в горах, и в нее, как в воронку, вливались бесчисленные обозы и воинские части. Зрелище величественное и жуткое: будто Белая армия исчезала в другом, параллельном мире.

Переход по каменистым горам: все ущелья, все тоннели были затоплены грандиозным потоком людей, лошадей, верблюдов и повозок. Партизаны могли появиться из-за каждого камня. Саблин познакомился с поручиком, который уже несколько раз бывал в Новороссийске. Тот объяснил, что весь Кавказ набит зеленоармейскими группировками, как казацкая папаха вшами. «Пилюковцы», «Сочинцы», «Отряд грома и молнии», «Группа мстителей»…

— Кому хоть они мстят? — устало спросил доктор.

— Всем и за всё.

Бороться с ними было невозможно: они убивали, кого хотели, и уносили, что могли.

— Иной раз подумаешь: к чему все это? — вздыхал фельдшер Кирилл Саввич, оглядывая бесконечные колонны отступающих. — Знать бы наперед, что так выйдет, и не стоило затевать ни Добровольческой армии, ни войны: все одно Россия пропала. Только зря измучились да народу без счету положили.

Саблин криво улыбался. Может, и не стоило, но если бы ему вновь пришлось делать выбор, он бы все равно присоединился к добровольцам и заново проделал путь от Орла до Кавказских гор.

Клим Рогов как-то говорил, что ему неинтересно заниматься войной — жаль тратить время на дурное дело. А война без спросу занялась им самим. Она забирала всех — и тех, кто готов был в ней участвовать, и тех, кто не готов.

Идти против большевиков — значит стрелять в насильно мобилизованных русских людей. Не идти — значит, смотреть, как рушат твой дом, и даже не пытаться спасти его. Эффект капкана: коль скоро ты попал в него, у тебя нет правильного выбора — либо ты отгрызешь себе лапу и уйдешь калекой, либо дождешься, когда придет охотник и сделает из тебя чучело со стеклянными глазами.

Каждый принимал решение сам — чтó для него предпочтительнее. Саблин сопротивлялся до конца — насколько хватало сил. Он видел себя таким — не сдающимся: это было по-саблински. А уж имела смысл его борьба или не имела, кто разберет? Со смыслом у жизни вообще туговато.

С малообъяснимой наивностью Саблин верил, что когда они доберутся до Новороссийска, самое страшное останется позади. Будет организованная эвакуация, раненых переведут на корабли и отправят… командование скажет куда. Но как только лазарет перевалил через горы, стало ясно, что все надежды были напрасными.

Тихий весенний вечер, склоны, окутанные лиловой дымкой, вдалеке — спокойное море… Внизу — насколько хватало глаз — спутавшиеся, беспорядочные воинские части. От подножья гор поднимались огромные столбы клубящегося серо-черного дыма.

— Где корабли союзников? — с беспокойством спросила Фея.

Кирилл Саввич протянул ей бинокль:

— Вон там, на горизонте. А в порту, кажется, нет транспортов. Ну что, господа, поздравляю: нам остается только броситься в море.

Саблин велел разбивать лагерь, а сам — после долгих расспросов «кто за что отвечает?» — отправился на Ласточке к генералу Кутепову, который заведовал комиссией по эвакуации.

Его штаб располагался в вагоне недалеко от пристаней. На подъездных путях несколько теплушек стояли, охваченные пламенем.

У Кутепова шло заседание. После ругани с часовыми и офицерами Саблину удалось протиснуться в жаркое нутро вагона. Там дым стоял коромыслом. Казаки и добровольцы орали, хватались за оружие… Кутепов призывал их к порядку, но свары вновь разгорались.

— Вам известно, что генерал Кирей эвакуирует снаряды и артиллерийское имущество, в то время как люди остаются на берегу? — кричал пожилой полковник с сабельным шрамом на лбу. — Этот подлец дал объявление, что те, кто погрузит не менее пятидесяти пудов, получит место на корабле.

— Почему вывозится артиллерия, а не больные и раненые? — спросил Саблин капитана-дроздовца.

Тот скрестил руки на груди:

— Потому что все уже думают о том, как будут жить после войны. Больных и раненых не продашь за границей.

Заседание тянулось четыре часа. Каждой дивизии выделили пароходы, которые надлежало занять соответствующими караулами, чтобы не пускать на борт посторонних.

— Господа, — в десятый раз повторял Кутепов, — уверяю вас, транспорты будут. Мы уже получили соответствующие радиограммы.

Сколько Саблин ни бился, ему не удалось найти место для лазарета. Кто отводил глаза, кто посылал его к черту, кто советовал обратиться к союзникам.

— Французы сказали, что дадут сорок пять мест, не больше, — говорил дроздовец. — От англичан до сих пор не поступило определенного ответа: они заняты — из Константинополя только что прибыл второй батальон Королевских шотландских стрелков. Он должен обеспечить эвакуацию иностранных миссий и — если получится — небольшого числа белогвардейцев.

Саблин вышел из вагона. На стене — выцветший на солнце плакат: Гулливер в британской каске тащил за веревочки стайку броненосцев — «Я, англичанин, дал вам все нужное для победы!».

И тут же на земле, прямо под штабным вагоном, отпечатанные на гектографе бумажки:

Долой золотопогонников и бездельников!

Все солдаты Белой армии теперь имеют право вернуться на родину, кроме монархистов, помещиков, кулаков, фабрикантов, купцов, спекулянтов и прочих паразитов, которые изгоняются из Советской России.

Предъяви эту листовку в политотдел любой из советских армий.

Воткни штык в землю! Присоединяйся к Красной армии! Присоединяйся к истории!

Вперед навстречу новой заре человечества!

Саблин вернулся в лагерь — оглушенный и бесчувственный. Долго сидел у костра, глядя в огонь. К нему подошла Фея: