Вопль стоял над портом. За колючей проволокой, отгораживающей пристань, бесилась толпа. Солдаты на вышках то и дело давали пулеметные очереди в воздух, чтобы сдержать ее натиск, но даже это не помогало. Тех, кто пытался перебраться через заграждение, отпихивали назад прикладами.

Эдди старался не смотреть на русских. «Это не наша вина, что мы не можем их спасти. Они растопчут нас, если их пустить за заграждение». Белогвардейцы считали, что англичане относятся к ним корректно, но с ледяным равнодушием. Но это было не равнодушие! Это был невыразимый шок и стыд: «Мы-то уезжаем… Мы обещали помощь, но вынуждены бросить вас на верную смерть».

В который раз Эдди вспоминал Клима Рогова — в тот день, когда они оставили его в Ростове. Но что, черт возьми, можно было сделать?! Остаться самому из солидарности — не до конца вылечившемуся? Чтобы стать для него дополнительной обузой, а потом сдохнуть где-нибудь в промерзшей степи?

«Они сами виноваты…» — когда так думаешь, делается немного легче.

Снаружи, из-за заграждения, раздался паровозный гудок.

— Мосс, к воротам! — закричал капитан Прайд.

Паровоз — единственный способ пробиться сквозь толпу и доставить к причалу людей из миссии. Пар, скрежет, вопли. Кто-то попал под колеса?

Шотландские стрелки навалились на беженцев, не давая им прорваться в открывшиеся ворота.

— Назад! — орал Эдди, размахивая пистолетом. — Назад или я буду стрелять!

Паровоз медленно втянул внутрь четыре вагона. Эдди хотел отдать приказ о закрытии ворот, как вдруг заметил пробивающегося сквозь толпу всадника на гнедой лошади. Вишневые петлицы и околыш на фуражке — это был офицер Королевского армейского медицинского корпуса.

— Что у вас? — закричал Эдди.

— Лазарет! — отозвался медик сдавленным, видно, простуженным голосом. — Помогите провезти моих пациентов!

Эдди схватился за голову:

— Да где ж вас носило все это время?! Почему вы до сих пор не на корабле?

Медик только рукой махнул.

Шотландские стрелки выстроились в цепь, чтобы пропустить восемь повозок с бледными, замотанными в свежие бинты ранеными.

— Вы из госпиталя нашей военной миссии? — допытывался Мосс, но ему никто не отвечал. Доктор спешился и принялся командовать санитарами и медсестрами, перекладывающими раненых на новенькие носилки, которые они привезли с собой:

— Быстрее, быстрее! Заносите их на корабль! — У него был странный акцент.

Из вагонов выходили русские штабные офицеры, которые по договоренности с командованием получили места на «Ганновере». Высокий бритый наголо человек тащил за руку отбивающуюся женщину. Волосы ее растрепались, в глазах стояли слезы, она что-то ожесточенно кричала по-русски. Человек влепил ей пощечину. Она вскрикнула, схватилась за скулу.

Вся накопившаяся злость вскипела в Эдди: он подскочил к негодяю и тыкая пистолетом ему под подбородок, заорал:

— Не сметь!

Тот поднял руки.

— Вы не понимаете! Это моя жена! — проговорил он на плохом английском.

Эдди схватил его за плечо и толкнул к шотландцам:

— Выкиньте его отсюда! — Он подошел к плачущей женщине: — Вы в порядке, мадам?

Она ничего не ответила — видимо, не знала английского языка. Ее всю трясло.

— Идите на корабль, мы скоро отправляемся.

Внезапно она увидела за его спиной офицера-медика:

— Доктор Саблин!

Женщина кинулась к нему и зачастила словами. Тот растерянно смотрел на нее, что-то сказал умоляюще, и Эдди вдруг понял: это был русский, и все раненые тоже. Доктор переоделся в британскую форму и нашил себе малиновые петлицы, чтобы выдать себя и своих пациентов за англичан и сесть на пароход.

Доложить начальству? Нет, конечно. Пусть капитан узнает «радостную весть», когда корабль отчалит. Эдди решительно подошел к доктору:

— Велите своим людям молчать: по крайней мере до конца погрузки. Я помогу вам устроиться.

В голове крутилась торжественная песня:

It’s the only, only way,

It’s the only game to play…[44]

Графиня сказала Климу:

— Сначала едем на французскую пристань. Извините, но я слишком стара для военных приключений и хочу наконец попасть на корабль.

За дополнительные двадцать франков Шушунов обещал помочь ей добраться до пропускного пункта.

— Поедемте со мной, — позвала Клима Софья Карловна. — У вас есть документы, а Нину вывезет Матвей Львович.

Клим отвел взгляд:

— Англичане вывезут ее в Египет или еще куда-нибудь, и я уже никогда ее не найду.

— Вы и так не найдете, — вздохнула графиня. — Впрочем, желаю удачи.

Они обменялись рукопожатиями, и Софья Карловна вышла из автомобиля.

— Если каким-то чудом сумеете выбраться отсюда, напишите на центральный почтамт Парижа. Идемте, Шушунов.

В порту автомобиль пришлось бросить. По дороге бесконечной колонной шли донские казаки. Лес пик, море конских голов, на земле — сукна, кожа, консервы, винтовки…

Клим пробирался у лошадей под брюхом.

Сотник приказал казакам спешиться.

— Коней оставляем!

Казаки снимали седла и уздечки; у многих по запыленным лицам текли слезы. Как бросить коня — который больше, чем друг? Ведь он с поля боя выносил, делил с тобой все — переходы, голодуху…

Казаки обнимали лошадей за шеи, гладили по щекам. Один вставил револьвер в конское ухо, хотел выстрелить, но ему не дали.

— Что, пусть комунякам достанется?! — бился он в руках друзей. — Да это хуже, чем бабу свою отдать!

Конское ржание, мат-перемат. Казаки с остервенением бросали седла в воду:

— Все пропадай!

Топот сотен, тысяч ног по сходням: полки шли на погрузку. Пароходы кренились.

— Приказано отходить — больше мест нет! — орал в рупор капитан, но его никто не слушал.

— У нас еще три полка арьергардной части!

Провыл снаряд и по склону, совсем близко, шарахнул взрыв.

— Бой уже на станции Гайдук… — проговорил кто-то. — А может, и в Кирилловке.

— Потопите пароход! — надрывался капитан. — Вам с рейда вышлют транспорт, он вас возьмет!

От пристаней одно за другим отваливали перегруженные, низко осевшие суда; люди гроздьями висели на снастях. Когда подходило новое судно, толпа с воплем начинала бегать по набережной, не зная, где оно причалит. Ревели потерявшиеся дети, женщины бились в истерике. Калмык с двумя онемевшими от страха ребятами бестолково метался среди солдат: