ли я спал, но только во сне я услышал чей-то голос и, пробудившись, понял, что должен проделать с плесенью манипуляции, о которых вещал мне неведомый некто. Я выполнил все его указания, сделал всё, как он велел, и тут... проснулся...

И юный принц, и его спутник в изумлении уставились на бородача, он же, заметив их недоверие, умолк. Первым тишину нарушил аль-Афдаль.

— Но ты же сказал, что уже пробудился прежде? — спросил он. — Нельзя проснуться дважды в одном сне.

Бен Маймон также не удержался от вопроса:

— А какие действия ты проделывал с той плесенью? Ты запомнил их? Каковы пропорции?

— О, если бы я знал! — воскликнул ибн Муббарак. — Я создал в жизни не одно лекарство, но никогда ни до того, ни после не получалось у меня ничего подобного. Голос всё время говорил со мной, но...

— Но что?!! — воскликнул аль-Афдаль.

Врачеватель и звездочёт почесал длинную седую бороду.

— Он говорил о четырёх стихиях, об огне, воде, земле и воздухе, что олицетворяют собой материю, — нехотя признался он, понимая, что всё сказанное им слишком неопределённо. — Всё дело в её свойствах — сухости и влажности, а также в теплоте и холоде, заключённых в ней. Я думаю, мне удалось найти новое сочетание этих качеств и так создать моё лекарство.

— Но выходит, нельзя определить, из чего оно сделано, — задумчиво проговорил Бен Маймон. — Поскольку неизвестны пропорции...

— Возможно, суть даже не в этом, — качая головой, предположил ибн Муббарак. — Полагаю, что тут всё дело в голосе. Он, скорее всего, привнёс в мою смесь божественное дыхание, добавив в неё особый, пятый элемент.

— Ну это вы загнули! — воскликнул придворный лекарь. Казалось, он вот-вот добавит: «уважаемый коллега», совершенно забывая, что ещё совсем недавно предлагал определить незнакомца в шуты. — Пятая стихия, или квинтэссенция, — она есть часть Божества. Нетленный эфир!

— Хорошо, посмотрим на это иначе, — как ни в чём не бывало предложил врачеватель и звездочёт. — Если четыре стихии являются единой материей, непрерывно пребывающей в движении, то отчего бы им в каком-то из своих сочетаний не создать нечто неповторимое?

— Такое, конечно, возможно, — согласился Бен Маймон. — Если очистить от примесей земли даже самый неблагородный из металлов, то в конечном итоге можно получить золото. Вероятно, то же самое можно проделать и с плесенью... Однако так мы не узнаем...

Впрочем, учёный муж не успел развить свою мысль. Аль-Афдаль более не мог выносить беседы двух мудрецов, которые, казалось, забыли о главном, о его отце, нуждавшемся в немедленной помощи.

— О чём вы говорите?! — воскликнул он, с возмущением глядя на своего врача. — И вы, многоуважаемый Муса ибн Муббарак?! Главное ведь не в том, сумеете ли вы создать лекарство в будущем, а в том, хватит ли его, чтобы спасти от смерти моего отца, великого повелителя, защитника веры, помощника Аллаха?! Ему немедленно нужно дать вашу микстуру, ваш чудодейственный бальзам!.. Но с вами нет никакой поклажи: где же он?!

— Клянусь мудростью Моисея, великого пророка Израиля, в честь которого нарекли меня, недостойного, несчастные родители мои! — вскричал Бен Маймон. — Клянусь всеми сорока годами, что скитался по пустыне Синайской народ Божий! Клянусь матерью своей и отцом! Одумайтесь, ваше высочество! Как же можно давать непроверенное лекарство великому повелителю, не проверив прежде действия снадобья, состав которого неизвестен никому, даже и его создателю?!

«Коллеги» вновь не сошлись во мнениях.

— Так ли важно больному, почему горчит микстура, несущая ему исцеление? — взвился ибн Муббарак и добавил, отвечая на вопрос принца: — Моё скромное имущество хранится у одной благочестивой вдовы, иудейки по вере. Я не решился взять склянки с моим снадобьем, опасаясь — и как выяснилось, не напрасно, — недоверия и насмешек со стороны слуг и даже побоев стражи. Подумать только, чудесный бальзам, который мне по воле Аллаха удалось приготовить, вместо того чтобы оказать жизненно важную услугу лучшему из помощников Его, могли запросто разбить безмозглые солдаты!

Тут отрок, вспомнив, что, несмотря на почтенный возраст спорщиков, он всё-таки наследник своего отца, человек, которому всего несколько дней назад присягали и клялись в верности десятки знатных вельмож, каждый из которых, в свою очередь, повелевал десятками или даже сотнями храбрых воинов, готовых умереть за своего господина, решил раз и навсегда прекратить препирательства. Однако сделать это оказалось не так-то просто.

Во-первых, строптивый бородач ни за что не пожелал доверять чудодейственное лекарство посыльным и настаивал на том, чтобы ему позволили отправиться к вдове самостоятельно. Во-вторых, Бен Маймон, хотя и согласился на то, чтобы чудесную микстуру принесли, клялся, что употребит всю свою власть придворного врача Салах ед-Дина, но не позволит использовать её для лечения султана прежде, чем она будет опробована, по крайней мере, на трёх больных лихорадкой в самой тяжёлой форме. В-третьих, сам аль-Афдаль опасался, что из-за проб лекарства окажется недостаточно для исцеления отца, но более всего он не хотел терять драгоценного времени — не хватало ещё, чтобы испытуемые выздоровели, а тот, ради кого всё затевалось, тем временем скончался.

Точку зрения отрока разделял и ибн Муббарак, которого аль-Афдаль, кроме всего прочего, не желал теперь ни на минуту упускать из вида — вдруг испугается ревности придворного лекаря и сбежит? В конце концов удалось найти компромисс: принц сам в компании Бен Маймона, нескольких слуг и мамелюков и, разумеется, хозяина лекарства отправлялся с визитом к вдове, количество испытуемых уменьшалось с трёх до двух и тяжесть заболевания, которым они страдали, решающего значения не имела.

Дорога к дому благочестивой иудейки пролегала через главную площадь Харрана. Когда отряд, состоявший из десятка всадников в богатой одежде на добрых конях, восседавшего на осле крикливого бородача, его коллеги, покачивавшегося на спине мула, и охваченного нетерпением юного аль-Афдаля, теребившего поводья чистокровной арабский кобылы, оказался там вторично уже на обратном пути, движение его невольно замедлилось. Всей кавалькаде пришлось продираться сквозь огромную толпу, успевшую собраться ради того, чтобы посмотреть на казнь.

Взглянув на некоторых из несчастных, которым в этот ясный зимний день предстояло умереть, ибн Муббарак нахмурился.

— Кто это такие, ваше высочество? — спросил он, глядя на принца снизу вверх. Тот переадресовал вопрос десятнику мамелюков, он, в свою очередь, спросил у пехотинца, расталкивавшего толпу, не желавшую дать дорогу даже столь высоким особам.

Также по эстафете до врачевателя и звездочёта дошёл