А этот выцветший до смертельной белизны шрам поперек рта – где он его заполучил? Шрам исказил его губы, и улыбка больше походила на гримасу. Интересно, какой шрам на ощупь? Он женат, и, говорят, у него целая орава любовниц. Женские пальчики наверняка часто исследуют шрам, ощупывают его края.

Дантон перехватил ее взгляд. Она тут же отвела глаза. Однако это было сильнее ее, и Манон снова и снова всматривалась в его лицо, а остаток ночи гадала, что он о ней подумал. Она опять осторожно покосилась на Дантона. Смотри внимательно, было написано на его лице, когда еще в твоей тихой и осмотрительной жизни тебе доведется увидеть такого мужчину.

Утром во вторник все, на что хватило Дантона, это устало спросить:

– Ну, кто готов переспать с этой сучкой? Ничего другого ей не требуется.

– Вы еще спрашиваете? – удивился Фабр. – Она битых два часа глаз с вас не сводила.

– Женщины такие странные, – заметил Дантон.

– Если говорить о странных женщинах, то в Париж вернулась Теруань. Австрияки ее отпустили. Зачем, не понимаю, разве что хотели, чтобы она окончательно скомпрометировала революцию.

– Все гораздо проще, – сказал Дантон. – Они боялись, что она отрежет им яйца.

– Не отклоняйтесь от темы, Жорж-Жак. Если мадам положила на вас глаз, вам придется идти до конца. Незачем больше рассыпаться в комплиментах – ах, дорогая мадам Ролан, мы отдаем должное вашим талантам, – почему бы не представить ей действительно убедительное доказательство? Тогда она приведет своих приятелей в наши ряды. Не отступайтесь, Жорж-Жак, вам это не составит труда. Не думаю, что старый муж ее удовлетворяет. Судя по виду, он давно дышит на ладан.

– Думаю, он умер много лет назад, – сказал Камиль. – Она забальзамировала его и сделала чучело, ибо по натуре сентиментальна. К тому же, я полагаю, все бриссотинское министерство на содержании у двора.

– Робеспьер, – многозначительно кивнул Фабр.

– Робеспьер так не думает, – сказал Камиль.

– Не кипятитесь.

– Он думает, что они болваны, простофили и неумышленные предатели. Что еще хуже. Полагаю, нам ни в коем случае не следует с ними связываться.

– Уверен, они полагают так же. Дюмурье спросил: «А где ваш малыш Камиль? Почему вы оставили его дома, не позволив разделить с нами удовольствие?» Видели бы вы, как возмущенно вздымалась грудь мадам.

– Мне кажется, вы ошибаетесь, – сказал Дантон очень серьезно. – Не скажу за Дюмурье и остальных, но эту женщину купить не удастся. Она ненавидит Людовика и его жену, словно они лично нанесли ей жестокую рану. – Он невесело рассмеялся. – Марат решил, что монополия на ненависть принадлежит ему?

– Так вы им доверяете?

– Я этого не говорил. Не думаю, что они плохие люди. Это все, что я готов сказать.

– А что нужно от вас Дюмурье?

Казалось, вопрос позабавил Дантона.

– Очевидно, что-то нужно, и он беспокоится о цене.

Габриэль:

Поймите, я говорю только то, что слышала, что сказали мне люди. Я могу доверять только тем, кого знаю, однако я не слишком им доверяю. Оглядываясь на это лето, могу ли я сказать хоть что-нибудь, что не покажется вам смехотворно наивным?

Даже если вас нельзя назвать человеком железной убежденности, вы можете думать, что есть что-то неизменное, что вы всегда будете верить в то же, во что верили раньше, а события, происходящие с вами, будут происходить и дальше, что мир останется привычным. Не обманывайтесь.

Я должна вернуться к тому времени, когда родился наш младшенький. Третьи роды прошли легче, чем первые, по крайней мере быстрее. И снова мальчик: крепкий, здоровый, голосистый и с такими же жесткими черными волосиками, как у Антуана и первенца, которого я потеряла. Мы назвали его Франсуа-Жорж. Муж продолжал покупать мне подарки: цветы, фарфор, драгоценности, кружева, духи и книги, которые я никогда не прочту. Однажды это заставило меня расплакаться. Я накричала на него, я не сделала ничего особенного, рожать может любая, хватит от меня откупаться. Я разрыдалась, а когда слезы иссякли, у меня щипало глаза, грудь вздымалась, а горло саднило. Я ничего не помнила, и, если бы наша служанка Катрин не повторила мне мои слова, я никогда бы не поверила, что произнесла их.

Назавтра пришел доктор Субербьель.

– Ваш муж сказал, вы нездоровы.

Это просто усталость, рождение ребенка – суровое испытание, скоро вам непременно полегчает. Нет, доктор, ответила я очень вежливо, я не думаю, что мне полегчает.

Стоило мне поднести ребенка к груди и почувствовать прилив молока, как мои глаза увлажнялись. Затем явилась моя мать и с деловитой серьезностью заявила, что ребенка следует отдать кормилице, потому что мы делаем друг друга несчастными. Детям лучше расти вдали от Парижа, незачем им будить отцов среди ночи своим плачем.

Конечно, сказала она, когда ты выходишь замуж по любви, первые года два ты живешь в другом мире. Если тебе достался хороший человек, мужчина, которого ты любишь, тебя переполняет самодовольство. Первое время все спорится – и ты начинаешь думать, будто общие правила не для тебя.

– Какие еще правила? – спросила я тоном Люсиль.

Почему мы должны следовать правилам, всегда спрашивала она.

– И у нее скоро родится ребенок. И что тогда? – добавила я.

Моя мать не нуждалась в уточнениях, кого я имею в виду. Она просто похлопала меня по плечу и сказала, что я не из тех женщин, которые устраивают сцены. В те дни мне часто приходилось об этом напоминать, и, возможно, я разок забыла и вновь устроила сцену? Мать снова похлопала меня – на сей раз по руке – и сказала, что все нынешние молодые женщины одинаковы. Они неисправимо романтичны и находятся в плену странной иллюзии, будто мужчина, поклявшийся хранить верность, и впрямь намерен соблюдать клятву. В ее время женщины понимали, что к чему. Нужно просто отыскать практичное решение.

Она сама нашла кормилицу, милую заботливую женщину из Лиль-Адана. Но какой бы милой и заботливой та ни была, мне не хотелось отдавать ей ребенка. Люсиль увязалась за мной, посмотреть, не подойдет ли кормилица ее будущему малышу. Не правда ли, очень удобно? Как практично! Люсиль оставалось несколько недель до родов. Как же с ней носились, никогда не видела такой суеты! Они и мысли не допускали, что она сама будет кормить малютку. Ее муж и мать категорически возражали. У нее были другие важные обязанности, званые ужины, в конце концов. К тому же генерал Дийон предпочтет любоваться ее грудью допустимого в обществе размера.

На самом деле я не обвиняю Люсиль, хотя звучит именно так. Неправда, что она любовница Фрерона, хотя он давно и безнадежно ею одержим, отчего плохо и ему самому, и всем вокруг. С Эро, насколько я вижу, она просто кокетничает, то поощряя его, то отталкивая. Порой Эро выглядит слегка утомленным, как будто пресытился такими играми, – думаю, он поднаторел в этом при дворе. Отчасти Люсиль позволяет ему за собой ухаживать в отместку Каролине Реми, которой удалось подловить ее в самом начале брака, когда Люсиль мало что смыслила. Узнав, что она беременна, я порадовалась, думая, что это отсрочит неизбежное. Впрочем, речь может идти только об отсрочке. Я наблюдаю за Жоржем. Вижу, как он не сводит с нее глаз. Никто не способен ему отказать. Если вас удивляет мое отношение, вы просто мало его знаете. Возможно, всего лишь слышали его речь или прошли мимо него на улице.