Авдотья Степановна сейчас же согласилась с ней.

О главном столковались, теперь бы разойтись по домам и заняться подготовкой свадьбы, но они не могли быстро расстаться в такой день. Обсудили еще множество мелких дел, заглянули в завтрашний день, когда у их детей появятся свои дети. Когда дело дошло до этих последних, свахи заговорили разом, расцвели, помолодели вдруг Штопалиха сообщила доверительно:

— Хоть и говорят, что нельзя детское приданое готовить загодя, я все-таки справила. Украдкой от Наденки уложила в свой сундук пеленки, распашонки, носочки, даже пару штанишек. Выстегала сама — Наденка и не видела — два теплых одеяльца. Клинышки сохранились с моей еще свадьбы. Пригодились теперь.

Под конец едва не повздорили. Штопалиха объявила вдруг, что жить молодые будут у нее, потому что Наденка — единственная дочь и ни за что не захочет покинуть ее, мать. Но тут нашла коса на камень. Авдотья Степановна запротестовала:

— Это как же? Что ж он, аль в зятья к вам? Аль у него нету своего дома? Где это видано, чтобы парень уходил из своего дома к невесте? Да нас засмеют. Нет уж, Дивеевна, по-твоему не будет. А ежели твоя Наденка не захочет пойти к нам, то и пускай живет с тобой, а мы поищем невесту в другом доме!

Штопалиха вструхнула теперь всерьез.

— Да что ты, Степановна?! Господь с тобой. Это я так… Можа, думаю, тесно у тебя и протчее. А так, что же, где им пондравится, тама пущай и живут. Их воля.

— В свой дом приведет Авдей молодую жену. Вот и все. И нечего об этом! — отрезала Авдотья Степановна.

— Хорошо, хорошо, сваха. Я согласная.

На том конфликт был исчерпан. Свахи расцеловались. Штопалиха проводила Авдотью за калитку. На широком лице ее плавилась довольная улыбка, когда она провожала глазами только что обретенную родственницу. Вернулась в избу не прежде, чем та скрылась в ближайшем проулке. Вернувшись же в избу, открыла дочерин сундук, вынула, пересчитала, осмотрела всю ее справу, вновь аккуратно уложила и, удовлетворенно вздохнув, вышла в заднюю избу, чтобы обдумать, за какое дело приняться в первую очередь. Нашла, что надо затевать барду. При этом в мыслях похвалила себя за то, что третьего дня смолола мешок заработанной дочерью ржи. «Душа, знать, чуяла», — подумала она и направилась в чулан, где стоял тот мешок. Однако не притронулась к нему, потому что была до краев наполнена другим грузом, носить который далее была не в силах: Штопалиха должна была поскорее, сейчас же, сию же минуту поделиться с кем-то своей семейной радостью. На ее счастье, кто-то постучал в сенную дверь и голосом Пишки вежливо спросил:

— Можно к вам, Дивеевна?

— Заходи, заходи, Епифан! Всегда рада гостям! — отозвалась хозяйка. — Когда приехал? Слышала, ты в городе был. Ну как с глазом? Исделали?

— Сделали. Да ты приглашай в избу, тут темно, не увидишь моей обновки.

— И правда, чего же это я стою, дура старая. Проходи, проходи, Пишенька! Я те, милок, какую новость-то сейчас сообчу!

— Слыхал, слыхал про твою новость, Дивеевна…

— От кого это? — спросила Штопалиха, немало подивившись тому, что можно узнавать о новостях не только от нее одной. — Кто сболтнул? — добавила обиженно.

— Зять твой, кто ж еще, — сказал Пишка. — Я уж полсела обежал, глазом своим хвастаюсь. Заглянул часом и к Авдею. Ну и, значит, того… Да ты сама-то подыми на меня личность свою, глянь!

Штопалиха запрокинула голову и долго рассматривала Пишку. На нее смотрели два совершенно одинаковых глаза. Только один из них жил, подмигивал, подмаргивал, как всегда, дерзко и загадочно, а другой хранил полнейшую неподвижность, как бы давал Пишкиному собеседнику хорошенько рассмотреть себя, узнать наконец, каким бы должен быть Пишкин глаз без этого вечного подмаргивания и подмигивания, без постоянной загадочной усмешки. Оттого, что сработанный каким-то неизвестным саратовским умельцем глаз находился в статичном, раз и навсегда заданном ему положении, что веко почему-то не прикрывало его, он казался немного крупнее своего живого соседа. Потому, наверное, Штопалиха и не могла долго любоваться Пишкиным приобретением, быстро отвела свои глаза, призналась, хоть немного и обидной для гостя, однако ж с полнейшей откровенностью:

— Что это он у тебя так таращится? С одним-то глазом ты, Пишка, для нас был милее.

— Так уж и милее! — усомнился Пишка. — Привыкли к одному глазу, теперь привыкнете и ко второму.

— Можа, и привыкнем когда, — не стала перечить ему хозяйка. — Поднести, что ли? Радость-то у нас какая!

— Да я и пришел затем, чтоб поздравить. Как услышал от Авдея про это самое, так и сюда…

Штопалиха снова ушла в чулан, а Пишка, воспользовавшись моментом, пробрался в Наденкину светелку и стал внимательно рассматривать себя в зеркало. В эту минуту и живой его глаз перестал прижмуриваться, мигать и сравнялся по размеру со своим сводным искусственным братцем, что и дало их владельцу право заключить:

— Брешет, старая. Глаз как глаз. Хоть сейчас в торг-син. Жаль, что его сейчас нету. А то бы… — Заслышав шаги вернувшейся из чулана хозяйки, быстро вышел к ней и, не моргнув даже живым своим глазом, соврал: — Наденкин портрет разглядывал. Красавица она у тебя, скажу, писаная. Таких, Дивеевна, не то что в Завидове, во всей Саратовской области не сыскать. Ну и девка! И в кого она у тебя такая!

— Как это в кого?! — осерчала Штопалиха. — В покойного отца. Аль ты забыл Митрия-то моего! Первый красавец был на селе. Да и я в молодости…

— Это верно! — немедленно согласился Пишка. — Что отец у Наденки, что мать… Есть у кого взять красоты! — Пишка говорил, а ястребиное его око уже вонзилось в стакан с самогоном, только что водворенный Штопалихою на стол; гость находил, что сосуд этот мог бы быть и пообъемистей, поскольку поздравитель был самый первый.

Авдотья Степановна вернулась домой вовремя. Опоздай она хоть на полчаса, могла бы и не застать сына дома, потому как длительное ее отсутствие сильно встревожило его. Мысль, совершенно ясная и трезвая, которая почему-то не пришла к нему раньше, хотя, по логике вещей, должна была бы прийти в первую очередь, — мысль о том, что Наценка, может быть, вовсе не собирается замуж или собирается, но не обязательно за него, Авдея, что у нее мог быть другой в виду, — мысль эта, придя в голову, сперва лишь чуть озадачила его, потом стала крепнуть, овладевать им все сильнее и уж готова была перерасти в убеждение, что так