принять за кошмарный сон, чем за действительное. Нервы ее были до того натянуты и все в ней так напряглось, что она истерически вскрикнула, когда кто-то осторожно и тихо коснулся брезента. Вскинулась, отбросила брезент к ногам, почти дикими глазами смотрела на сына, не узнавая его в первое мгновение.

— Ах, что?.. Кто это?

— Мам! Ты что?!

Она вмиг обмякла, окинулась потом, вяло, безучастно спросила:

— Ты, сыночка? Зачем ты… кто тебя послал?

— Никто. Я сам. Сегодня воскресенье. Ты опять забыла?

— Забыла, Филипп. Мамка твоя… — не досказала, привлекла к себе, не замечая, что прижимает его к своей груди все туже и туже. И вот диво: вся тяжесть, которая только что давила на сердце, вся горечь, которая жгла ее, которой была переполнена до краев, — все это стало вдруг отходить, отступать куда-то, словно переливалось в того, кого она сейчас прижимала, к кому прислонилась. Филиппу было и больно и душно, потому что руки матери были очень крепки и сильны, и она не могла в такую минуту соизмерять этой силы, но он не отстранялся от нее, не вырывался из материных объятий, что делал всегда, когда мать пыталась приласкать его. А когда она отошла душой, оттаяла немного, он осторожно высвободился из ее рук, отбежал к двери будки, вернулся быстро с каким-то узлом.

— Что у тебя там?

— А я не знаю. Бабушка дала.

— Бабушка? — подивилась Феня, развязывай узел. — Как она там?

— Сказала, чтобы ты домой шла. Она очень наказывала. — Он говорил, а Феня внимательно слушала, силилась понять, что же произошло там, дома; в самом ли деле мать смягчилась или еще что? Филипп между тем продолжал: — Я, мам, сказал ей, что мы будем жить у тетки Поли Тверсковой, а бабушка как заплачет, а дедуня меня отругал: Уши, — говорит, — оборву за такие слова!» — Затем без видимой связи Филипп стал рассказывать матери про все, что видел по дороге сюда, в поле. Он рассказывал серьезно, старался не пропустить ни одной подробности, и постепенно перед Феней стала обрисовываться только что отшумевшая драма в полном ее объеме.

Она живо представила себе толпу своих односельчанок, тех, что отвернулись от нее в первые послевоенные годы, которые с радостью погрузились было на свадебный поезд, а теперь, конфузливо пряча друг от дружки лица, в одиночку скатывались с горы в село, чтобы спрятаться за плотно закрытыми дверями своих изб; бабы пробирались на свое подворье глухими проулками, огородами, но их все-таки видели и провожали озорными, насмешливыми выкриками Фенины союзницы, которых было тоже немало. Едва удержалась от смеха и она, когда сын сообщил ей, что дядя Епифан вчерась был с двумя глазами, а нынче опять только с одним. Пишка, Авдей, Наценка и обе сватьи повстречались Филиппу возле могилок, уже недалеко от села, направляясь, очевидно, в Непочетовку, в самую неавторитетную часть Завидова, где жила со своей дочерью Штопалиха. Шли они молча, стыдясь поднять очи, а позади две усталые лошади влачили бесколесную телегу. Злой, короткий смешок вырвался у Фени, когда она вообразила себе Наденку, свою соперницу и разлучницу.

Оскорбленная до глубины души, униженная, втоптанная в грязь, несколькими минутами раньше готовая уже наложить на себя руки, обдумывавшая было, как, когда и где это лучше и вернее сделать, теперь Феня воспрянула духом, чувствуя, что наполняется знакомою, не раз испытанною при трудных минутах жизни упругою силой сопротивления. «Постойте, еще не то будет. Я вам устрою свадьбу!» — сказала она про себя, не произнося этих слов вслух. Теперь по холодной бледности ее щек и лба, глазам, потемневшим до черноты, по грозному блеску в них, по шевелению сухих, изломанных глухою ненавистью губ можно было бы понять, что она принимает или уже приняла какое-то решение и внутренне подобралась вся, изготавливаясь к прыжку. Теперь не ждите от нее смирения и не прогневайтесь, ежели она будет не слишком разборчива в средствах борьбы. Не ждите и того, что она кинется в сражение очертя голову, ни о чем не думая и ничего не помня. Ей нужно во что бы то ни стало выиграть бой, а потому она должна хорошенько подготовить его. Изготовившись внутренне, молодая женщина на время уйдет в сторонку, оглядится, выждет, и горе будет тому, кто примет такое ее поведение за покорность судьбе, за примирение с жестокой действительностью. Нет, она еще покажет себя!

Видя, что мать уже не слушает его, Филипп сказал: — Як Павлику побегу. Ладно? А ты ступай домой.

Хоть Феня и решила не торопиться со своими ответными действиями, но в Завидово ее тянуло неудержимо, и слова сына были ей впрок. Она сейчас же согласилась:

— Иди, милый. Смотри, под плуг не угоди там. Осторожней.

— Хорошо, мам!

Филипп убежал, и Феня засобиралась домой. Одернула на себе комбинезон, застегнулась на все пуговицы, вынула из кармашка зеркальце, глянула в него, оправила волосы и вышла из будки. Она шла быстро, как всегда в решительную минуту, прямя стан и высоко приподняв подбородок, и если бы кто-нибудь из людей мог видеть в ту минуту ее лицо, то, верно, подивился бы его спокойствию и невозмутимости; разве лишь холодноватая, затаившаяся по краям плотно сжатых губ и в уголках чуть прижмуренных глаз усмешка смогла бы малость смутить насторожить встречного, но ее надобно было еще приметить, эту неприметную почти усмешку.

16

Старенький СТЗ, сопя и постреливая, попыхивая дымком, размывчиво вылетавшим из выхлопной трубы, неторопко полз по борозде, оставляя за собой светло-жирные, отливающие вороньим крылом пласты чернозема. Погребенная под этими тяжкими пластами золотистая стерня лишь между валами кое-где могла просунуть к свету вольному косо срезанный острый стебелек. По пятам за плугом, стараясь опередить один другого, скакали вприпрыжку грачи, белоносые, важные. Сравнявшиеся давно с ними, но еще черноклювые их питомцы, не избавившиеся до конца от детской привычки нахлебников, бежали по самой кромке борозды, горланили, часто взмахивали крылами, вымогая у родителей поживу — светло-розового дождевого червяка либо личинку жука-кузьки, загодя позаботившегося о продолжении своего зловредного для пахаря рода и упрятавшего яйца глубоко в землю. Низко над зябью кружили коршуны, но эти выискивали, высматривали в ней иное — полевую мышь, суслика. Но у пернатых хищников на земле были серьезные конкуренты — лисы. Нахальные и хитрющие по своей лисьей породе, они выбегали на свежую пахоту с двух сторон — от Правикова и Дрофева оврагов — и нередко выхватывали добычу прямо из когтей коршуна или ястребка, затем, вытянувши не опушившийся