– Анекдот первый, – я загибаю палец. Декламирую про «дуло» и форточку, потом загибаю второй палец, уже не очень уверенно рассказываю про Мюллера и дятла. Только сейчас я задумался: а что значит этот анекдот? Я смеялся, когда кто-то другой его рассказывал, за компанию и не понимал смысл. Заканчиваю неуверенно.

Где же взять еще восемь анекдотов для моего импровизированного шоу? Загибаю третий палец и не могу вспомнить ничего.

Мои уши становятся теплыми и (я это понимаю по легкому зуду) розовыми:

– Все.

Какой же я глупый, очень больно осознавать это.

– Что все? – спрашивает папа. Мне кажется, он глумится над моим позором.

– Закончились анекдоты.

И я закрываюсь, чтобы не было видно слез.

– Не снимай, не снимай, не снимай! Закончились!

– Ты чего так расстроился? – спрашивает он и все не выключает камеру, я смотрю в экран с ненавистью и вижу этот красный огонек: мой позор навсегда записан на видео. Папа действительно удивлен:

– Ты чего как девчонка?

Я прячу лицо под ворот футболки, замер так. Не шевелюсь в этом домике, пытаюсь не существовать, так обжигает стыд. Я не дышу, меня нет, пока он не выключит камеру.

Кирилл Рябов давно хотел получить этот текст. Мне же хотелось забыть эту сценку, а вернее, спрятать даже от себя, но, поскольку книга посвящается Кириллу (а не только Даше, которая вряд ли дочитает до этого места), как упаковка индийских папиросок ко дню рождения, и темы для текстов задает он – именинник и редактор, – теперь не отвертеться.

Это случилось 15 апреля 2017 года. Проснулся в гостях у своего друга и концертного директора, скурили по плюшке. Он спросил:

– Снимешь клип для пацанов?

– Да, босс. Я в деле.

Он видел, что мне тоскливо, пытался помочь с работой.

– Тогда я звоню Олегу и Роману. К Роману зайди сегодня.

– Обязательно. Все сделаю, будет лучшее видео, – наверное, единственный раз так нагло обманул концертного директора. Снимать ничего не собирался.

Вышел на улицу. Постоянного жилья не было, все вещи первой необходимости были с собой, в рюкзаке. По утрам в то время не знал, где окажусь ночью. Ну все, мир, пока – так подумал. Выкинул рюкзак в мусорку, какие там модные видео. Была свободных пара часов, в которые встретился с молодой и не очень популярной певицей. Поговорили о музыке, выпили по сидру, съели по фалафелю. Сходил в туалет, прополоскал рот, понюхал подмышки. Вроде свежий. Вышел, обнялись, поцеловал в щеку. Прошлись, подержались за руку. Поцеловала в губы.

– Ладно, мне пора.

– Хочешь, я с тобой? Ты куда?

– Не думаю, что можно. Я в бордель. Хочешь подождать меня? Я на час.

Певица слегка скривилась и ответила:

– Наверное, нет.

– Заберешь поцелуй обратно? – пожал плечами.

– Оставь себе, ладно.

Через пятнадцать минут меня встретила дама на ресепшене, а затем девчонка в шелковом халатике, которую стоило называть Лерой. Это был неизбежный опыт. Понял: нахожусь в собственном рассказе. Значит, план покончить с собой был подделкой, так как этот рассказ есть, он уже тогда был реальнее дней, реальнее чувства утраты, реальнее неразделенной любви.

– Поможешь натянуть простыни? – спросила Лера.

– Конечно.

Потрогал ее за губу, поцеловал.

– Фу. Ты пил.

– Кружка сидра всего. Можешь снять халат?

Пока мы натягивали простыни, смотрел на ее силиконовую грудь и белые кружевные трусики. Автоматически встал, без всякого участия личности, как будто кнопку нажали. Не от страсти – а от формальностей. Лег на простыни, но она сказала:

– Иди в душ.

Постоял под душем, вытерся, вернулся. Снова лег на спину. Подергала. Спросил:

– Есть тонкий?

– Конечно.

– Спасибо. Это мой первый раз.

Посмотрела в глаза.

– Никогда не был в таком месте. Мне все это интересно.

– Многие приходят по два раза в неделю.

– Да? Как на психотерапию?

Погладила туловище. Поцеловала живот. Очень свежая.

– Расслабься, не наблюдай, будь здесь.

– Мудро.

Кожа просто замечательная, юная, живительная. Самая дорогая девчонка, выбрал по прейскуранту, пахнет супер, глаза добрые, взгляд простой и честный, губы пухлые, настоящие. Нос – правлен хирургом. Было приятно и грустно, так и сказал:

– Приятно. Грустно.

– Почему грустно? – искренне встревожилась.

– У меня годовщина свадьбы.

– Это грустно?

– Жена-то ушла.

Надела ртом.

– Не спеши.

– Я никуда не спешу.

Сжала со словами:

– Значит, ушла. Интересно почему.

– Ничего не чувствует.

Села сверху, но пока рядом. Еще не попал внутрь, но уже не терпится. Целует лицо, но не губы.

– Я совсем не пью, – так объяснила. – Не могу даже терпеть.

Все равно хорошо. Взяла лубрикант с тумбочки, немного смазала себя. Села поверх. Вот это и случилось. Минута, две, десять. Перевернул ее; прошептала на ухо:

– Отпусти ее.

Погладила волосы. Прикусила мочку, нежно сдавила мошонку. Замер, кончил в презерватив. Сердца бьются. Вышел, подмылся, вернулся. Лежали рядом, трогала мои губы. Вдруг поцеловала страстно, стала спускаться по телу, лизнула без презерватива. Сразу как будто проснулось все внутри. Настоящая женщина, несмотря на силикон и этот правленый нос. Схватился за искусственную грудь, но потом стал гладить ее руки, талию, плечи, ноги. Взяла в руку, потерла о розовое, как будто так и надо.

– Спасибо.

Села сверху, неужели. Да, наживую, не предохраняясь, и никакого лубриканта на этот раз, все и так влажно и горячо. Склонилась надо мной и сказала:

– Как будто мы семья.

Повторил благодарность. Потекла слеза. Сказал:

– Подожди.

Легли рядом. В ней хорошо, сжимает, разжимает.

– Не хочу кончать. Хочу этого чувства.

– Ты смешной.

– Тебе смешно?

– То есть сумасшедший.

Лежали, если бы сжала чуть сильнее, кончил бы. Чувствовала. Ослабляла хватку, целовала руки, отвлекала, чтобы не кончил. Почувствовал, что время выходит. Оделся.