Но «я… хочу видеть ее опубликованной», – написал он. Поговаривают, что хотел выпустить ее даже за свой счет и вроде бы интересовался у Астора, не даст ли тот денег на это. А тот же Вудкок, тесно общавшийся с Оруэллом в это время, вдруг столкнулся с ним на втором этаже автобуса, где писатель только и говорил, что о своей «проблеме». «Я, – пишет Вудкок, – имел кое-какие связи с прессой и, разумеется, сразу рассказал коллегам о его книге, но ни один из них предложением не заинтересовался». Более того, заканчивает Вудкок, когда Оруэлл «убедил в конце концов издательство Secker and Warburg напечатать “Скотный двор”», те же самые издатели «были немало удивлены, что книга стала мировым бестселлером…».

Да, старый друг писателя Фредерик Варбург, его подчиненный в лондонском ополчении, тот, кто решился когда-то опубликовать «Памяти Каталонии», не подвел и на этот раз. И не проиграл: именно после бешеного успеха «Скотного двора» и немедленных переводов книги на первые 16 языков его издательство взмыло в гору. Вряд ли Оруэллу было известно при этом, чтó пришлось пережить самому Варбургу с июля 1944 года, когда он получил рукопись, до декабря того же года, когда он лишь дал согласие издать ее. Жена Варбурга, говорят, прочитав рукопись, истерично крикнула мужу: «Я брошу тебя, если ты опубликуешь ее!» И, зная это, начинаешь гадать: действительно ли из-за нехватки бумаги Варбург тянул с изданием книги восемь месяцев – с декабря 1944 года, когда подписал договор с Оруэллом, до августа 1945-го? Уж не дожидался ли он общей майской победы над фашизмом?..

Что пережил сам автор шедевра в эти полтора года, как оценивал свою сказку о «сказке» и какие мысли занимали его при этом – можно лишь приблизительно восстановить по сохранившейся переписке, по предисловию, написанному им к рукописи, но так и не опубликованному, по каким-то заметкам, вырвавшимся из-под его пера. Характерно, например, письмо его к Ноэлю Уилмету, читателю; оно было написано как раз в мае 1944-го, в самой еще эйфории Оруэлла от законченного труда. Письмо опубликовано в 2013-м, в полном собрании его писем «Джордж Оруэлл: жизнь в письмах», но по смыслу оно не запоздало – обогнало время.

«Вы спрашиваете, – пишет Оруэлл, – действительно ли тоталитаризм, культ вождя и т.п. сейчас на подъеме, и ссылаетесь на тот факт, что они очевидным образом не растут в этой стране и в США. Должен сказать, что я убежден (или что я боюсь), что в мире в целом эти явления усиливаются… Все национальные движения во всех странах, даже те, которые возникли в ходе сопротивления немецкому владычеству, явно принимают недемократические формы, сплачиваются вокруг какого-нибудь фюрера-сверхчеловека (примером которому могут послужить… и Сталин, и Салазар, и Франко, и Ганди, и Де Валера[69]) и берут на вооружение теорию, что цель оправдывает средства. Во всем мире наблюдается движение в сторону централизованных экономик, которые можно заставить “работать” в экономическом смысле, но которые устроены недемократически и ведут к установлению кастовой системы. Добавьте сюда ужасы, к которым ведет эмоциональный национализм, и тенденцию не верить в существование объективной истины, поскольку все факты должны соответствовать словам и пророчествам непогрешимого фюрера.

Теперь что касается относительного иммунитета Британии и США. Что бы ни говорили пацифисты и пр., мы еще не стали тоталитарными… Но следует помнить, что Британия и США еще не подвергались настоящей проверке, они еще не знают, что такое поражение или тяжелые страдания, и наряду с хорошими симптомами имеются и плохие. Начать с всеобщего равнодушия к упадку демократии… Во-вторых, интеллектуалы более тоталитарны по взглядам, чем простые люди… Большинство из них абсолютно готовы к методам диктатуры, к тайной полиции, к фальсификации истории и т.д., при условии, что это будет делать “наша сторона”… Нельзя быть уверенным, что эта ситуация не изменится… но за это придется бороться. Если просто заявлять, что все прекрасно, и не указывать на зловещие симптомы, то мы только поможем приблизить тоталитаризм…»[70]

Здесь уже, в этом письме, – и объяснение мотивов его сказки, и почти все основные идеи будущего романа «1984»: и «цель, оправдывающая средства», и централизованные, но недемократические экономики развитых стран, и мир из «двух или трех огромных сверхгосударств, ни одно из которых не сможет победить другие», и предательская сущность «интеллектуалов», готовых принять диктатуру при условии, что это будут делать «наши».

Еще более радикально он высказался в то время в предисловии к «Скотному двору», которое написал по просьбе Варбурга, но которое не на шутку перепугало того. Под предисловие, которое писатель назвал «Свобода печати» (вечная тема его!), было даже оставлено место в корректуре, но на свет оно появилось… только через двадцать два года после смерти Оруэлла. Вот так, наверное, и надо писать! Чтобы тертые-перетертые «калачи» издательского дела, проперченные и просоленные «свободолюбцы», битые и «не битые» властью, олигархами и просто «бандитами» печатных машин, боялись твоего «тихого голоса» и после твоей смерти, и даже через десятилетия после нее.

Ужаснуло Варбурга, да и всех последующих издателей Оруэлла, обвинение их – самых свободолюбивых, смелых и «раскованных» людей! – в подлости и трусости. Крохотное, в общем-то, предисловие Оруэлла стало обвинительным актом в «отсутствии реальной свободы печати в Англии». Так напишет его биограф Бернард Крик. Я же не пересказываю эту статью Оруэлла лишь потому, что помню: вся публицистика этого прямодушного и последовательного человека, начиная с первой его заметки – вообще первой, от 1928 года, – была именно об этом: о том, как самым честным людям либо затыкают рот, либо они сами запирают его на замок – из смертельной опасности. Ибо в то время, когда Оруэлл писал первую заметку о цензуре в Англии, в СССР другой писатель, который скоро станет «очень ценным» для Оруэлла, писал фактически об этом же – но в письме вождю «всех угнетенных» Иосифу Сталину. Я имею в виду Евгения Замятина, чей роман-антиутопия «Мы» станет предвестником романа-антиутопии Оруэлла. В письме Замятин, признавшись Сталину, что у него есть «очень неудобная привычка говорить не то, что в данный момент выгодно, а то, что мне кажется правдой», сказал именно о литературном раболепстве, о прислуживании писателей власти и о «перекрашивании их». «Меня, – написал так же, как мог бы написать Оруэлл в 1944-м, – стали бояться вчерашние мои товарищи, издательства, театры». Они оказались «дрессированными собачками», про которых Замятин тогда же сказал: «Собачки, которые служат в расчете на кусок жареного или из боязни хлыста, – революции не нужны; не нужны и дрессировщики таких собачек…» А Оруэлл, словно подхватывая эстафету мысли, вот-вот скажет: «Цирковые собачки скачут, когда укротитель щелкает кнутом. Но истинно выдрессированная собачка – это та, что делает сальто без всякого кнута». И, как истый «любитель животных», в том ненапечатанном предисловии к «Скотному двору», целясь уже в своих «товарищей», назовет их «безрогими коровами». «Вывести породу людей, не желающих свободы, не сложнее, чем вывести безрогих коров, – напишет и добавит уничижительно: – Как раз свободомыслящие боятся свободы, и интеллектуалы тем самым совершают подлость по отношению к интеллекту»… Страшноватый вообще-то вывод!