нем как осколок застряла. А я так, — она слегка пожала плечами, — то ли горничная, то ли кухарка, то ли мебель для удобства.

— Но ведь и ты его не любила, — осторожно напомнила Фаина. — Мы с Надюшей очень надеялись, что вы с Фёдором сумеете ужиться. Кстати, Надю разыскал муж, и она уехала в Америку. Слава Богу, из нас троих хоть она одна в безопасности.

— Мы и ужились. Так, что через несколько лет после свадьбы видеть друг друга не могли. — Лидочка отступила назад и оперлась спиной о решётку набережной. — Я сидела дома, нянчила детей. Федя был против моей работы, да я и сама не стремилась — спокойно, сытно. Что ещё надо? А Фёдор целыми днями пропадал на службе, потом учился на курсах красных командиров, воевал, служил. Теперь на фронте.

— Мои муж и дочери тоже воюют, — сообщила Фаина. — Ты же не знаешь, но я нашла Настеньку. — Она помолчала. — А сын погиб. Недавно похоронка пришла.

— И мои сыновья погибли, — с напряжением в голосе сказала Лидочка. — Их эшелон разбомбили по пути на фронт. Жене и Шуре было девятнадцать и восемнадцать. А я зачем-то выжила. Зачем? Сама не знаю. — Она покачнулась и медленно пошла вперёд нетвёрдой и ломкой походкой слепца без палочки.

— Лидочка, верь, что Фёдор вернётся! Жди! — крикнула ей в спину Фаина.

Лидочка обернулась:

— Нет. Он никогда не вернётся.

* * *

Гвардии майор Фёдор Тетерин не понял, что наступил на мину, просто вдруг оказался в чёрной воронке. Он трудно, с боями выводил свой полк из окружения, был дважды ранен, но не утратил надежды и командования не сдал. Да и кому сдавать, если от офицерского состава остались одни необстрелянные лейтенанты? Мальчишки, чуть постарше его сыновей. И вчера наконец разведка донесла, что впереди линия фронта. До своих оставалось совсем чуть-чуть.

Приподняв вверх, жёсткая сила закружила его тело отдельно от разума и отбросила в сторону. В уши громыхнуло звуком разрыва, который заполнил собой всю голову и вытек наружу алой горловой кровью. Несколько последних мгновений майор смотрел в небо с клубами дыма, что нещадно размазывал по небу ветер. Вдалеке за лесом стрекотали зенитки и совсем рядом натужно и жарко гудели танки. В воронку, где он лежал, свешивалась чья-то нога в разбитом солдатском сапоге. И внезапно вместо вони и танковой гари над ним легко поплыл давно забытый запах ладана. Перекрывая грохот боя, в ушах заблаговестил чистый и ясный голос большого колокола: «Динь-дон, динь-дон, все сюда, сюда, сюда!» Звон укутывал и успокаивал то, что осталось от тела, истерзанного осколками мины.

Неподвижный взгляд Тетерина внезапно натолкнулся на взор священника в потрёпанной рясе, которого отряд чоновцев расстрелял в Гражданскую. Только тогда у стенки старого овина священник смотрел люто и непрощающе, а теперь глядит с ласковым состраданием, как со старой иконы в порушенной церкви, и медленно произносит давно знакомое: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих[61].

— Прости, отче, — немеющими губами попытался сказать Фёдор, но вместо слов у рта надулся кровавый пузырь, и из той дали, куда он сейчас шёл, навстречу ему шагнула человеческая фигура и распахнула по сторонам руки, будто хотела обнять.

* * *

В ночь перед последним экзаменом Капитолине снились мины: противотанковые и противопехотные, советские, французские, немецкие, бельгийские. Мины натяжного и нажимного действия, срабатывающие мгновенно и с замедлением. Мины с элементами неизвлекаемости и проржавевшие от старости и потому непредсказуемые. Мины, мины, мины, миллионы мин с миллионами смертей, потому что каждая мина калечила и убивала сразу нескольких. На подступах к Ленинграду минные поля тянулись на сотни километров.

Когда в шесть утра сыграли побудку, в казарме никто из девушек не спал. Кто-то тихо разговаривал, кто-то сосредоточенно молчал, но взгляды у всех выдавали напряжение — шутка ли, принимать экзамен приедут лучшие минёры Ленинградского фронта во главе с генералом — начальником инженерных войск сорок второй армии!

Стоя в строю, Капитолина исподволь оглядела спокойные лица девушек и поразилась — неужели она одна волнуется?

— Везёт тебе, Капа, ты такая хладнокровная, — шепнула ей Оля Коробкова, стоящая слева, — а у меня поджилки трясутся.

От Олиных слов Капитолине стало немного веселее, и она покосилась на Настю справа. Та еле заметно кивнула и показала глазами на собаку, мол, бери пример со своего Курта и не нервничай.

Когда прозвучала команда «смирно», Капитолина была, по выражению папы, «спокойна, как кусок мыла» — их с Настей и Володей всегда до слёз смешило это его выражение.

Воспоминания о брате придали ей смелости, наверное, Володенька, сейчас смотрит на них с Настей с небес и чувствует гордость за сестрёнок, которые завтра отправятся на передовую. Конечно, если сдадут экзамен. Тихон сейчас за неё тоже волнуется. На прошлой неделе она отправила ему письмо, и позавчера незнакомый лётчик передал записку с несколькими бегущими строчками о том, что воевать должны мужчины и что он с ума сойдёт, если она допустит ошибку.

«Не волнуйся, не допущу», — мысленно пообещала ему Капитолина и почувствовала, как рядом напрягся Курт, словно умел улавливать мысли хозяйки.

— Детский сад. Зря теряем время, — довольно громко сказал один из приёмной комиссии с капитанскими ромбами в петлицах. — Чтобы поглядеть на собачек, мы лучше в мирное время в цирк сходим.

— Подождём с выводами, товарищи, — негромко остановил его председатель комиссии в генеральском чине. Достав платок, он вытер лоб под фуражкой и дал команду начать испытание.

Комбат одёрнул гимнастёрку и обратился к экзаменаторам:

— Мы сейчас отсюда уйдём, а вы, товарищи офицеры, минируйте, где хотите, любыми типами мин. — Он посмотрел на девушек. — Товарищи бойцы, кругом, шагом марш!

— Мы вам такие загадки загадаем — ни один бобик не разнюхает, — весело потёр руки неугомонный майор.

* * *

Вытянувшись в струнку, Настя смотрела, как собаки привычно прочёсывают «челноком» по минному полю: три метра в одну сторону, три метра в другую. Шли бодро, весело, лишь изредка оглядываясь на хозяев и ловя чуткими носами запахи свежей травы и вывороченного дёрна, набухшего летними дождями. Внезапно то одна, то другая собака обнаруживала взрывчатку и садилась охранять место, а Настин Бром всё шёл и шёл вперёд, словно заведённый.

От волнения Настя судорожно сжала в кулаке щуп и напрягла мышцы. Неужели он ничего не чует? Не может быть! Ведь на тренировках её дворняга была в числе лучших.

Добежав до кромки минного поля, Бром повернул назад и снова приник носом к земле.

— Ищи, Бром, ищи! — взмолилась Настя. —