вперёд маму с ребёнком, вызывала уважение. Фаина вгляделась в тёмное лицо женщины с седыми прядями из-под платка и запавшим ртом. Та поняла, что её не узнали, и подсказала:

— Я Октябрина.

— Октябрина?

— Знаю, что изменилась. Но ничего, разобьём фашистов и снова станем сами собой. Правда, Фаина Михайловна?

— Правда.

Выбравшись из очереди, Октябрина строго наказала соседям держать её место и подошла к Фаине.

— Хорошо, что я вас встретила. Я ведь собиралась зайти к вам домой, да не знала, живёте ли вы ещё в Свечном.

— Живу, — коротко сказала Фаина.

С тех пор как её уволили, она старалась обходить детский сад стороной и с облегчением восприняла его переезд в отдельный дом близ Витебского вокзала. Слишком больно отзывались в памяти горячие дни ремонта бывшей москательной и то, как обновлённые стены постепенно наполнялись детским смехом, задушевные беседы с милой Наденькой, плач Лидочки о замужестве с Тетериным, приём на работу огненной Октябрины и тихой Вали Лядовой, учёба в институте и как кирпичом в лицо — грязный донос, повернувший судьбу в иное русло.

— Я прежде тебя здесь не видела, — сказала Фаина, чтобы не промолчать в ответ.

— Я тут и не живу, — ответила Октябрина, — неподалёку мои родители. — Она запнулась. — Теперь осталась одна мама. Вот отовариваю её карточки. Сама она уже не ходит.

В блокаду люди часто черствели, потому что не оставалось сил на эмоции, и неподдельное горе в голосе Октябрины тронуло Фаину.

Она скупо кивнула:

— Да, много смертей. Вся надежда на прибавку хлебной нормы.

— Фаина Михайловна, — свистящим шёпотом сказала Октябрина, потому что разговаривать на морозе было трудно. — Я знаю, вы думаете, что я писала на вас доносы. Ведь правда?

Фаина кивнула:

— Правда.

— Так вот! Несколько дней назад на моих руках умерла Валя Лядова и перед смертью призналась, что это она писала подмётные письма.

— Валя? — ужаснулась Фаина. — Но как же так? Почему?

Октябрина нахмурилась:

— Не знаю. Она не успела сказать, умоляла только, чтоб я вас разыскала и выпросила у вас для неё прощение.

У Фаины в голове всё смешалось. Неожиданное откровение Вали её ошеломило. Она не сразу собралась с мыслями сказать:

— Тогда я тоже должна просить у тебя прощения, Октябрина. Ведь я столько лет думала о тебе плохо. Хороший урок для меня. Как говорится: «Не судите, да не судимы будете».

Глаза Октябрины повлажнели:

— Я очень благодарна Вале за признание и за то, что смогла повидать вас. Вдруг умру, а тяжко уходить с недобрым грузом. Меня всё время мучило, что вы меня подозреваете, но я не могла оправдаться.

Фаина сжала задрожавшие губы, чувствуя, что у неё вот-вот брызнут слёзы из глаз:

— Октябрина, милая, живи долго. Мы обязательно встретимся после войны и будем пить чай с баранками и конфетами. А Валя пусть спит спокойно, я её прощаю от всей души. Мы нынче одна семья — все блокадники: и правые, и виноватые.

— Хлеб! Хлеб везут! Дорогу хлебушку! — закричали в очереди.

Октябрина быстро пожала Фаине руку и отошла на своё место.

— Четыреста граммов! Это целая буханка на троих! — с ликованием летело по очереди из конца в конец.

Двери магазина распахнулись, и Фаину подхватил людской поток серых лиц с глазами, горящими в предвкушении пайки хлеба.

* * *

Апрель 1942 года.

«Здравствуйте уважаемая Фаина Михайловна! Низкий поклон от боевых товарищей вашего сына Владимира!

Очень трудно сообщать родителям о гибели сына, но вы должны знать, что Володя погиб как герой, когда группа немцев прорвалась на наши позиции. Завязался рукопашный бой, в котором Володя убил четверых фашистов, но сам был тяжело ранен. И хотя мы успели доставить его в полевой госпиталь, раны оказались слишком тяжёлыми.

Похоронили мы Володю на берегу Дона, обильно политом кровью русских солдат.

Наш взвод клянётся достойно отомстить за нашего друга Владимира Сабурова и ещё крепче бить фашистскую гадину, покуда руки держат оружие и покуда в груди бьётся сердце.

Вечная память герою!

Иван Голиков,

Левон Ашордия,

Андрей Масленников,

Иосиф Менакер,

Расул Керимов,

Сергей Иванов».

* * *

Весна приходила в город медленно, тягуче, возвращаясь крепкими морозами и ломкими сосульками на крышах домов. Во время оттепели то здесь, то там вытаивали покойники и лежали тёмные, страшные, с пустыми глазницами и вмерзшими в лёд волосами. Ленинград надо было срочно спасать от эпидемий и приниматься за уборку. На улицах застучали ломы, которые обессиленные люди держали вдвоём, заскрипели санки, гружённые мусором; от стен отскребались нечистоты, и, как апофеоз весны, в город вернулись птицы. Это было похоже на настоящее чудо.

После получения похоронки Фаина заболела и с неделю не могла подняться с кровати. Лежала, молча уставившись в потолок, и горько молчала, не отвечая на вопросы. Настя с Капитолиной думали, что это конец. Но Фаина поднялась и ещё яростнее принялась за свою работу начальника объекта. Казалось, что она могла быть одновременно в нескольких местах, и глядя на неё, жильцы тоже постепенно вставали на ноги и перебарывали своё горе.

Теперь Настя и Капитолина старались бывать с мамой как можно чаще, и в один из дней мая Настя вытащила из почтового ящика конверт. Самый настоящий, довоенный конверт, а не фронтовой треугольничек, что почиталось за счастье обнаружить в почтовом ящике. Она распечатала письмо с удивлением и с ещё большим удивлением прочла:

«Районный военный комиссариат с получением сего просит вас явиться с 10.00 до 12.00 по адресу улица Рубинштейна, дом 40».

Повестка!

Буквы запрыгали у Насти перед глазами. Как многие, она стремилась на фронт, но никогда не предполагала, что это произойдёт вот так, обыденно и просто, после дождичка в четверг.

Капитолина едва не взорвалась от ярости.

— Нет, ты подумай! — металась она по комнате. — Я сто раз бегала в военкомат, писала прошения, доказывала, что нужна на войне, а повестку принесли тебе! Ну нет! — Резко развернувшись, она поставила руки в боки. — Так дело не пойдёт! Мы идём вместе, и точка! Отговорок не принимаю.

Военком был совсем молодой, с седыми висками и свежим шрамом на лбу. Держа на отлёте их документы, он бегло пробежал глазами по строчкам:

— Так, Сабурова и Кобылкина. А почему вместе? Родственницы?

— Сёстры, — сказала Настя.

Военком хмуро потёр лоб и неожиданно спросил:

— Скажите, вы любите животных?

«Он что, издевается?» — подумала Капитолина. Но судя по усталому выражению лица, военком не шутил.

Она посмотрела на прислонённые за спиной военкома костыли с ручками, обёрнутыми мягкой тканью, на стакан чая, остывающий на подоконнике, и с запинкой ответила: