Вновь хлопнула дверь. Над ним склонилось красивое, холеное женское лицо. Большие, надменные глаза женщины вспыхнули, мягкий голос произнес:

– Ох!

В возгласе незнакомки слились восхищение и страх. Пришелица почуяла Сиромину жажду и поняла, для кого она предназначена. Тонкая рука протянулась к нему. «Возьми меня! Ощути мое могущество!» – велел Сирома. Он не понимал, что Рогнеда не слышит его голоса и вообще не подозревает о его присутствии. Не ведая, откуда взялось в ее клети это великолепное оружие, княжна сердцем почуяла – его принес Сирома. И потому, ощутив внезапное сильное желание взять его в руки, совсем не удивилась, просто взяла и обрадовалась легкости и удобству меча.. На мгновение ей показалось, что в ее пальцах лежит чья-то теплая ладонь, но затем, уразумев, Что это всего лишь тепло согревшегося на солнце железа, засмеялась. Она помнила, зачем Сирома принес этот меч, и от мысли, что однажды это великолепное лезвие точно и легко перережет горло ее врагу, ей становилось радостно. Ей больше не хотелось ждать, как не хотелось ждать и алчущему крови мечу.

Словно девочка, Рогнеда счастливо прижала оружие к груди и закружилась по клети. Выглянувшая на шум девка-чернявка изумленно воззрилась на танцующую госпожу:

– Тебя так порадовал этот незнакомый муж, княгиня?

Рогнеда остановилась. О ком болтала чернявка? Ах, о Сироме…

– Да, – призналась она и, любуясь блеском, протянула чернявке меч. – Он сделал мне подарок! Погляди, как он хорош!

– Подарок? – Чернявка поморщилась. Она не любила оружия и вряд ли обрадовалась бы подобному подарку, но у князей свои привычки… – А сам-то он куда подевался?

Рогнеда задумалась. И впрямь, куда пропал жрец? Из клети он не выходил – подозрительные вой не выпустили бы без долгих расспросов – и вряд ли стал бы прятаться… Да и где тут спрятаться?

Рогнеда уже приоткрыла для окрика рот, но вдруг, словно напоминая о себе, меч задрожал в ее ладони. Переведя взгляд на оружие и на миг ослепнув от его блеска, княжна зажмурилась и в этот миг уразумела простую истину – жрец больше не был ей нужен, и вовсе не имело значения его загадочное исчезновение. Ныне все решали ее умение притворяться и могущество этого меча…

– Какая тебе разница, куда он ушел?! – почти радостно прикрикнула она на опешившую от ее беззаботности чернявку. – Лучше ступай и вели прислать мне писца. А еще пусть у ворот ждет самый быстрый гонец. Я хочу написать Владимиру… Хватит ссориться и жить порознь. Чай, я ему жена! Он сам приедет иль меня ждет, мне все равно, – хочу его видеть!

Оглушенная ее словами, чернявка покорно склонилась. О том, что Рогнеда простила Владимиру смерть своих родичей, знали все, и про ее покаянную, уже давно посланную в Киев грамоту тоже ведали, но что она захочет увидеться со своим обидчиком, чернявка не ожидала. Откуда ей, простой рабыне, было знать, как долго подученная жрецом княгиня притворялась, как долго таила в себе месть, как, презирая саму себя, диктовала писцу строки того покаянного послания. Но кровь родичей стоила унижений, и Рогнеда терпела. Терпела и ждала, когда же наконец появится Сирома и принесет ей то самое оружие, которое отомстит убийце и насильнику. И этот миг настал. Отмщение было совсем рядом, и ждать оставалось немного…

– Совсем немного, – прижимая к себе дрожащее от нетерпения лезвие, прошептала она и, любовно огладив его рукой, прильнула к рукояти жаркими губами. – Потерпи еще немного…

Владимира обрадовало нежданное письмо Рогнеды. А Добрыню огорчило. Умный боярин не верил в искреннее раскаяние княгини, но если в прошлый раз ему удалось настроить бояр против ее приезда, то нынче они вряд ли стали бы перечить Владимиру – князь оказался молод да суров…

– Ты нас в княжьи сердечные дела не впутывай, – хитро щуря маленькие глазки, заявил Помежа. – Что нам за напасть, коли он желает с княгиней встретиться?

Помежа не хуже Добрыни знал, на что способна половчанка, но для него Владимир был опасней. У кого, как не у киевского князя, была самая могучая дружина и самый крутой нрав? Пойдешь поперек – за ослушание может и погнать из Киева…

Другие бояре тоже отказались препятствовать Рогнеде – кто сослался на занятость, кто на хворобы, а большинство, качая головами, вздыхали:

– Брось пугаться, Добрыня! Уж сколько времени утекло – забыла Рогнеда о мести…

Отчаявшись добиться поддержки у бояр, Добрыня вспомнил о Выродке. Владимир на людях не жаловал колдуна, но втайне уважал его ум и хитрость. «Может, хоть его послушает, не поедет в Изяславль», – шагая к приземистой избенке Выродка, думал боярин.

Весть о грамоте из Изяславля всерьез встревожила болотника. Волнуясь, он заметался по клети. Он-то и позабыл о полоцкой княгине! А нынче она стала опасной. Попробуй огради распаленного страстью князя от красивой жены да докажи, что она недаром зовет его. Но попробовать стоило…

– Добро, – кивнул болотник ожидающему его слова Добрыне. – Я поговорю с князем.

Он не солгал и в тот же вечер поговорил с Владимиром. Объяснил, сколь коварны женские чары, сколь обманчивы речи, но, стремясь увидеть наконец-то покорившуюся ему княгиню, Владимир пропустил мимо ушей половину сказанного. Болтающий невесть о каких опасностях колдун надоел, и, желая поскорее отвязаться от назойливого просителя, князь со вздохом вскинул на него серые глаза:

– Ну хорошо, хорошо… Коли ты так за меня страшишься, я не поеду. Пусть Рогнеда сама придет ко мне! Уж в Киеве-то со мной она ничего не сделает.

«Разве что в постели прирежет», – угрюмо подумал Егоша, но спорить с Владимиром было бессмысленно, и, молча поклонившись, он вышел.

До самого Рогнединого приезда он мучился мыслью – где и как задумала отомстить княгиня, и сколько ни гадал, видел лишь два способа – отравить князя на пиру иль зарезать сонного. Все остальное было или чересчур нелепо, или попросту невыполнимо. За едой и питьем князя Егоша еще мог проследить, но вот войти в княжью опочивальню… Там оставалось надеяться лишь на обещание кромешников.

Рогнеда приехала в Киев к середине травня. Как и подобает провинившейся жене, она вошла в городище пешком, со склоненной головой, но, несмотря на свой покаянный вид, она стала еще красивей. Появившаяся округлость груди и рук придавала ее резким чертам соблазнительную мягкость, а глаза сияли каким-то нежным внутренним светом. Перед такой красой мало кто устоял бы, а о Владимире и речи не шло. Еще не видя княгиню, он в нетерпении переминался с ноги на ногу и, волнуясь, стискивал пальцы, а когда увидел – соколом слетел с крыльца и, вскинув Рогнеду на руки, легко внес в терем. Узрев его прыть, Добрыня лишь покачал головой, а Егоша нахмурился. Ох, опасно было это бездумное прощение! Могло оно стоить князю не Руси – всей жизни…

, Вечером Владимир закатил пир. Гуляло все городище – от драных лапотников, что едва помещались за длинными, выставленными во дворе столами, до важных, спесивых бояр, вольготно раскинувших свои толстые зады на лавках в княжьей горнице. Несмотря на опасения Добрыни, княгиня казалась примирившейся со своей нелегкой участью. Словно запамятовав о былом, она улыбалась, шутила и даже называла его дядюшкой. Любуясь женой, Владимир гордо выпячивал грудь, но Добрыня по-прежнему приглядывал за Рогнедой. Изредка он косился в дальний, темный угол горницы, где, спрятавшись под серой дорожной накидкой, одиноко сидел зеленоглазый колдун, и, сталкиваясь с его настороженным взглядом, понимал – и он не верит. А Владимир веселился. От его щедрости к ночи половина бояр попросту заснули там же, где пили, а оставшиеся, сонно помаргивая осоловевшими глазами, с трудом выползали из-за стола.