Глава кафедры Ботаники научного общества отмер и пошагал по пустырю к своему питомцу, к тому, кого он вырастил своими руками. Каким же тот был крошечным когда-то, подумать только! Каким слабеньким! Как долго он не принимал зловонный, пропитанный углем и химрастопкой грязный габенский воздух…

А потом он освоился, адаптировался, стал частью этого города, окреп и потянулся ввысь, все разрастаясь. Кто знает, до каких размеров он бы вырос, если бы в какой-то момент его отец, спасший его однажды от безжалостной руки убийцы, не остановил его рост при помощи неких химических средств. Учитывая все то, что профессор Грант знал о Карниворум Гротум, он был убежден, что, если не замедлить, как он сам это называл, «флористические амбиции» растения, оно может разрастись, по меньшей мере, на весь Тремпл-Толл. Разумеется, он не мог этого допустить.

Вместе с ростом он пытался купировать и голод мухоловки. Усыпить ее… это казалось правильным решением. Мало кто может понять, что испытывал профессор Грант. С одной стороны, его снедало чувство вины из-за того, что он по сути погрузил своего ребенка в летаргию, а с другой – ночами в кошмарах его преследовали все те, кого отправили в пасть к его «милому чаду». Это противоречие не давало ему покоя все последние двадцать лет, он хранил его внутри, прятал от коллег и подчиненных, натужно делая вид, что все в полном порядке.

Профессор Грант не был сумасшедшим, не был из тех безумцев, о которых писали в газетах, – он прекрасно осознавал происходящее, ненавидел себя за это, но в то же время не мог себя пересилить и просто остановить все. Умом он понимал, что приносит в жертву человеческие жизни, но тот же логический аппарат неизменно вытаскивал, словно ловкий шулер карточный туз из рукава, аргумент: «Это существо не виновато в том, что природа сотворила его хищником. У него нет выбора: оно отбирает жизни, потому что иначе погибнет. В то время, как человек выбором не обделен, и при этом уничтожает как себе подобных, так и всех остальных. Человека умиляет муха, ворочающаяся в липком соке в глубине пасти комнатной мухоловки, но отчего-то его начинает ужасать, если жертва оказывается чуть больше… если жертвой оказывается он сам. Чего стоит человеческая мораль, если она прямо пропорциональна уровню человеческого же страха. У мухоловки нет выбора, у человека он есть…»

И у него он был. Муниш заставил его выбирать – этот хитрый проходимец и манипулятор все подстроил: велика вероятность, что именно он пробудил Карниворум Гротум, выставив наивно доверившегося ему профессора Гранта на одной стороне шахматной доски, а его питомца на другой.

Зачем ему это? Чего он хочет? Это очередной его непонятный натуралистический эксперимент? И сейчас он, Грант, на приборном стекле микроскопа?

Выбор…

Профессор Грант шагал по пустырю, минуя рытвины в земле, оставленные лозами чудовищного растения. Кровь захлюпала под подошвами его туфель. Мертвая девочка, лежащая в грязи, глядела на него пустым взглядом. А он все шел, переступая тела – раздавленный констебль и располовиненный старик, безголовое женское тело в ночной рубашке и бородатый мужчина в вросшем в глаза пенсне…

Профессор знал, что должен делать…

Он подошел к людям, стоявшим у основания гигантского растения, и начал пробираться через толпу. Та поддавалась, словно кисель под ножом. Женщины, мужчины, дети – здесь были все, и все слепо глядели вверх, задрав головы.

Профессор Грант услышал, как некоторые из них шепчут, почти не размыкая губ: «Сладость…»

Вскоре он добрался до самого Карниворум Гротум, прямо перед ним высились заросли путаных корневых клубней, в вышине прошла одна из лоз, выбирая себе новую жертву из толпы.

Грант задрал голову. Перед его глазами предстал крошечный росток в горшке. Маленький, слабенький, чахлый, обмотанный шарфиком, чтобы не мерз. Он вспомнил, как дрожащей от волнения рукой капал на эти маленькие листики из пипетки экстракт собственного изобретения, смесь тропической воды и местной росы, собранной в парке Элмз. Вспомнил, как чуть подросшее растение начинало качаться на стебле и кивать ему, когда он возвращался домой. Оно знало его, может, даже любило… Он спас его от жестокого человека, он прятал его от этих мерзких людей, которые, узнай о нем, попытались бы его убить, он лечил его и кормил, он… любил его. И глядя на него сейчас, он понимал, что любит до сих пор.

Он сделал свой выбор…

Профессор Грант раскрыл ладонь и опустил взгляд, рассматривая оба шприца. «Яд» или «М-микстура»? Кто должен умереть? Его питомец… его ребенок или в общем-то ни в чем не повинные люди?

О, он знал, что должен делать. И он сделал. Крепко сжав ладонь, он раздавил оба шприца.

Стеклянные осколки посыпались на землю, жидкости, находившиеся в шприцах, смешались и потекли в грязь пустыря.

Вытерев перчатку о полу пальто, профессор снова задрал голову.

Он сделал свой выбор.

Это был не один из тех вариантов, которые предоставил ему Муниш, но его собственный.

Профессор Грант снял маску респиратора и глубоко вдохнул витавшую в воздухе пыльцу.

***

Ночное небо над Габеном было затянуто низкими тучами. Оно походило на клочковатое войлочное одеяло какой-нибудь старухи из Фонарни или из Фли. В таком одеяле несомненно должны были водиться клопы и блохи, но сейчас в нем завелось кое-что другое.

Рыжие светящиеся «глаза» пробирались сквозь тучи, порой исчезая, но всякий раз непременно появляясь вновь. Существо, ползущее через это «одеяло», рычало и злилось. Оно вышло на охоту…

Багровый дирижабль Пожарного ведомства Тремпл-Толл летел в сторону канала, вот только сейчас он охотился не на пожар.

Рокотали два могучих двигателя. Гулко вращались винты. Мигали носовые и кормовые огни, сигнализируя о боевой обстановке на борту.

Внутри гондола длиной в полтора трамвайных вагона тонула в потемках. Почти все ее пространство занимал коридор, разделенный по центру рядом механических лебедок. У лебедок стояла дюжина напряженных молчаливых пожарных в полном обмундировании, при касках, защитных очках и топориках. Большинство огнеборцев угрюмо глядели прямо перед собой, но кто-то то и дело косился то на выключенный пока что тревожный фонарь, то на переговорную трубу, медная глотка-воронка которой чернела над плечом командира расчета мистера Бонни. При этом всех сейчас занимало всего два вопроса: «Когда мы уже наконец доберемся до места?» и «Что именно сейчас происходит за овальной проклепанной дверью рубки управления?».

Рубка сейчас напоминала карнавальную каллиопу: на трех приборных панелях мигали лампочки-индикаторы, попискивали датчики угла крена и тангажа, тяги и давления, летучего газа