С сентября 1991-го в Гнесинке начинает работать новый учитель английского языка, самый настоящий англичанин Майкл Белл. Его жена — Джули Белл работает в посольстве Великобритании в Москве, а он закончил специальные курсы, чтобы преподавать английский иностранцам, и вот он у нас. Вообще-то он музыкант, играет на контрабасе, музыку сочиняет. То есть — у него двойной интерес: и музыка, и работа. Платить ему будут, как нам. Интересно, сможет ли он на эти деньги как-то прожить? Мы-то все на зарплату давно не рассчитываем, ее хватает на пару дней жизни.

По-русски Майкл пока ничего не знает. Мы с директором Гнесинки договариваемся, что учить русскому буду его я. Совершенно бесплатно. Ладно. Пусть. Зато я буду общаться с человеком из страны, о которой знаю только по книжкам. Это общение — замена путешествиям, о которых я мечтала в детстве.

Майкл и Джули стали нашими хорошими друзьями. Все то время, что они жили в Москве, мы ходили друг к другу в гости, посещали концерты, выставки, всякие интересные сборища, которых в Москве становилось все больше и больше.

Заниматься же с Майклом было очень легко. Хваткий и цепкий английский интеллект давал ему огромные преимущества. Быстро запоминал, легко сопоставлял, делал выводы. А вот работать в школе было ему тяжко. Он никак не мог добиться дисциплины от своих подопечных и тушевался.

Благодаря Майклу у нас в гостях перебывало очень много англичан. Я пекла пироги, ставила на стол всякие выдуманные по ходу готовки угощенья, а гости недоумевали:

— У нас пишут, что в Москве голод, а мы у себя дома столько еды никогда не видели.

Популярный термин того времени — шоковая терапия. Экономисты понимают это по-своему. Мы же настолько устали от всего, что с нами происходит последние шесть лет, что внутренне молим о пощаде:

— Не надо шоковую терапию! Мы не выдержим!

Да, в медицине от подобного лечения отказались: не тот эффект, вреда больше, чем пользы.

Но тут же не медицина, тут экономика! Все будет хорошо! Сначала, правда, очень плохо и страшно, а потом — просто отлично!

А если не все выдержат это «плохо и страшно»?

А это — естественный отбор, господа!

Вот! Зато теперь нас всех называют господа! Ведь приятно, да? И дальше будет еще приятнее…

В киоске «Союзпечати» обложка журнала. Блокадник-доходяга в зимней шапке. И надпись: «Переживем ли мы следующую зиму?»

Что же за мерзавец это придумал? Мы и так уже на пределе. Неужели правда наступит голод? А почему бы и нет?

Люди начинают запасаться. Ведь всякое может быть. И что же? Винить потом себя, что дети голодают из-за нашей лени? Пока еще хоть что-то есть в магазинах, надо покупать и прятать на черный день. Все так и делают.

Анекдот того времени: Человек приходит домой с работы. Открывает дверь. На голову ему падает с антресолей пакет муки, потом бутылка с подсолнечным маслом.

— Хоть бы скорей наступил этот проклятый голод! — вопит хозяин дома, падая среди коробок с макаронами.

Наша «шоковая терапия» свелась к мародерскому растаскиванию того, что было создано прежде, и чудовищным спекуляциям. Сейчас-то можно с уверенностью подвести именно такой итог «лечения».

Я на работе. Во время переменки перемены звоню детям. Никто к телефону не подходит. А должны быть дома! Должны! Все трое! Убеждаюсь, что что-то случилось. Ухожу на следующий урок с намерением после него бежать домой. Уж очень тревожно.

Через сорок пять минут снова звоню. Ура! Дочка берет трубку.

— Что-то случилось, Оленька? Почему никто не подходил к телефону?

— Ох, мамочка! Такое случилось!

И она рассказывает.

У моей дочки пунктик: она любит, чтобы полы были чистые. Я, например, люблю гладить и стирать руками. Так из меня выходит стресс. А у нее лучший способ изгнания стресса — чистка полов. Вот они все пришли из школы, и Олька взялась подметать коридор. А братья носятся по нашему длинному коридору и ей мешают. Никак не дают убраться. Она не выдержала и затолкала их в кладовку, что в конце коридора, у самой входной двери. Кладовка большая, практически комната. Пусть посидят, пока она пол в порядок приведет.

Она закрыла дверь снаружи на задвижку. Братья принялись дружно биться в запертую дверь и вопить:

— А ну выпусти! Выпусти нас немедленно!

— Вот уберусь и выпущу. Сами виноваты, — отвечает Олька.

Она очень быстро закончила свою работу: никто же не мешал. А потом решила подмести на площадке у лифта. Вышла за дверь, а та и захлопнулась!

В то время у нас была всего одна входная дверь. Деревянная. И замок у нее был один, примитивный. Но даже деревянная дверь и даже примитивный замок надежно отделяли сестру от братьев, которые оказались запертыми в кладовке и ничего не понимали: внезапно Олька перестала отвечать на их вопли. А тут еще непрерывно звонит телефон, но она трубку не берет…

Олька, стоя на площадке, слышит телефонные звонки, понимает, что это я. Мало того, слышит она и вопли братьев:

— Олька! Открой немедленно! Олька! Мы тебя ненавидим! Открой!

Звонки продолжаются. Крики тоже.

Она подметает, как и было задумано, площадку у лифта. Что же делать? Как быть? Позвонила соседям в дверь, там никого. На улицу идти не может: она в одной футболке, а там мороз. Зима на дворе.

Что делать? Что делать?

И тогда ребенок разбегается и изо всех сил бросается на дверь. Та открывается! Вот счастье-то!

Через секунду и братья оказываются на свободе.

И никто никого больше не ненавидит.

Мне на работу звонит репетитор по английскому моих детей, Фаина Семеновна. Просит срочно подозвать. Бегу с урока. Что случилось?

— Галина Марковна, не хочу вас пугать, но тут сейчас такое произошло…

Шла к нам на урок Фаина Семеновна, встретила во дворе своих учеников, как раз возвращающихся из школы. Зашли вместе в подъезд, поднялись на лифте на наш этаж, а у двери — черный человек. Ну, не в том смысле, как у Моцарта или Есенина, а смуглый, черноглазый и очень мрачный человек. Спрашивает:

— Ви с этай квартыры?

— Я учительница детей, их родители на работе, — вежливо отвечает ему Фаина Семеновна.

— Пирдай хазаин: если не будет мине машин, приду снова, детей зарэжу! Мине Сослан завут.

Можете представить ощущения Фаины Семеновны? Но она не упала в обморок. Она даже пыталась внушить черному человеку мысль о том, что родители этих детей — очень хорошие люди, что он в чем-то ошибается и что не надо так. И детей жалко.