— Ну, так что там у него? — нетерпеливо спросил доктор.

— Он мочит постель по ночам.

Старик Торнтон молчал. Что, взял, нервно подумала я, надеясь, что действительно устыдила его.

— Недержание — проблема эмоциональная, — продолжала я. — К пьянству она не имеет никакого отношения.

— Люси, — угрюмо возразил он, — к пьянству это имеет самое прямое отношение.

— Не понимаю, о чем вы, — пролепетала я, прекрасно все понимая, отчего мне стало совсем нехорошо. — Не знаю, почему вы говорите такие вещи про папу и при чем тут пьянство?

— Не знаешь? — нахмурился он. — Быть того не может, ты должна знать. Как же ты можешь жить с ним в одном доме и не знать?

— Я с ним не живу, — сказала я. — Во всяком случае, много лет не жила: я только что переехала обратно к родителям.

— Но разве мать не рассказала тебе о?.. — спросил он, глядя в мое встревоженное лицо. — Вон оно что. Все ясно. Значит, не рассказала.

Я чувствовала, как дрожат у меня коленки, и знала, что он собирается мне рассказать. От этого кошмара я бежала всю свою жизнь и вот оказалась с ним лицом к лицу. Дело было нешуточное, но я испытала едва ли не облегчение оттого, что мне больше не надо прятаться и обманывать себя.

— Так вот, — вздохнул доктор Торнтон. — Твой отец хронический алкоголик.

У меня заныло под ложечкой. Я это знала и все же отказывалась понимать.

— Вы уверены? — прошептала я.

— Ты действительно даже не догадывалась? — спросил он чуть мягче.

— Нет, — ответила я. — Но теперь, когда вы мне сказали, не понимаю, как до сих пор могла ничего не подозревать.

— Очень распространенный случай, — устало отозвался он. — Я вижу такое сплошь и рядом: в доме беда, а все делают вид, что ничего не происходит.

— А-а, — кивнула я.

— Как будто у них в гостиной поселился слон, а они ходят вокруг на цыпочках и притворяются, что не видят его.

— А-а, — повторила я. — И что же мне делать?

— Честно говоря, Люси, — сказал он, — это не по моей части: я лечу обычные телесные недуги. Если б твоего папу беспокоил, например, вросший ноготь или несварение желудка, я бы тут же назначил лечение. Но семейная психотерапия, депрессии, неврозы — с этим я практически незнаком. В мое время такому еще не учили.

— А-а, — опять сказала я.

— Но сама-то ты как себя чувствуешь? — оживился он. — Не слишком ли тебе тяжело то, что случилось? Потому что нервный шок я лечить умею, тут у меня есть опыт.

— Со мной все будет хорошо, — ответила я, вставая, чтобы уйти. Мне нужно было время, чтобы переварить то, что я узнала; свыкнуться со всем сразу я не могла.

— Нет, погоди, — остановил меня он. — Я бы мог тебе что-нибудь прописать.

— Что именно? Нового отца? Не алкоголика?

— Не надо так. Снотворное, транквилизаторы, антидепрессанты.

— Нет, спасибо.

— Ладно, тогда еще один полезный совет, — задумчиво промолвил он.

Во мне проснулась надежда.

— Да? — выдохнула я.

— Клеенка.

— Клеенка? — промямлила я.

— Да, ну, чтобы уберечь матрас от…

Я вышла.

Я брела по улице в состоянии шока, а когда пришла домой, папа спал в кресле, забыв на подлокотнике зажженную сигарету. При моем появлении он открыл глаза и спросил:

— Люси, сбегаешь для меня в магазинчик?

— Хорошо, — согласилась я, слишком потрясенная, чтобы спорить. — Что тебе купить?

— На что денег хватит, — смиренно ответил он.

— Вот как, — холодно проронила я. — То есть платить придется мне?

— Ну-у, — неопределенно протянул он.

— Но ты ведь только позавчера получил пособие, — напомнила я. — Куда ты его дел?

— Ах, Люси, — как-то недобро засмеялся он, — ты — истинная дочь своей матери.

Я вышла из дома, ошеломленная и растерянная. Неужели я похожа на маму?

В магазине купила папе бутылку настоящего виски вместо сомнительного дешевого пойла из Восточной Европы, которое обычно покупал он сам. Но, поскольку я никак не могла успокоиться и желала потратить деньги на него, то купила еще сорок сигарет, четыре плитки шоколада и две порции картошки фри.

Потратив около двадцати фунтов, я вздохнула свободно и утвердилась в мнении, что своими причудами разрушила невольное сходство с мамой.

Я не могла выбросить из головы слова доктора Торнтона. Верить ему я не хотела, но ничего с собой поделать не могла. Я пыталась посмотреть на папу, как раньше, а потом в свете того, что он алкоголик, и последнее оказывалось намного проще. Все сразу вставало на свои места.

Откровение доктора Торнтона стронуло с места одну из стенок карточного домика, а остальные рухнули следом.

Как пролитое на белую скатерть красное вино, эта новость пропитала всю мою жизнь, вплоть до самых давних воспоминаний, окрасив все в другой цвет.

Так и должно было случиться. Так уже было.

Я видела свое прошлое, папу, семью вверх тормашками, а теперь вдруг все стало с головы на ноги. И я не могла смириться с тем, что получилось.

Хуже всего было то, что теперь папа казался мне другим — чужим, даже незнакомым. Я пыталась не допустить этого. Я не желала, чтобы человек, которого я любила, исчез прямо у меня на глазах. Мне надо любить его. Кроме него, у меня никого нет.

Я украдкой поглядывала на него, на все, что случалось каждый день, ничего не упуская; старалась держать себя в руках, воспринимать собственную жизнь понемногу, делить неприятности на удобоваримые, маленькие кусочки. Я пыталась беречь себя, не думать обо всех бедах сразу.

Но уже не могла смотреть на папу по-прежнему.

Он больше не казался мне любящим, милым, интересным и веселым, а только пьяным, потрепанным, неопрятным, неудачливым, а любил он себя одного.

Я не хотела так думать о родном отце, это было невыносимо. Я любила его больше всех на свете, возможно, вообще всю жизнь любила только его. А теперь оказалось, что человека, которого я обожала, просто не существует.

Неудивительно, что в моей юности он всегда был таким веселым. Легко веселиться, если много выпить. Неудивительно, что он столько пел. И плакал.

Единственное, что не давало мне впасть в отчаяние, — надежда на то, что, быть может, мне удастся его изменить.

Я готова была признать, что у папы проблема со спиртным, но лишь при условии, что эта проблема решаема.

Я слышала, что пьющие люди как-то справляются со своей бедой, и надо только понять, как к этому подступиться. Я его вылечу. Мой папа вернется, и мы будем счастливы.