В конце концов, все, что могло пойти не так, обычно шло не так, и последнее, в чем она нуждалась, - это показаться недостаточно одетой рядом со своим предполагаемым женихом. И еще хуже было бы показаться слишком разодетой.

Может, ты прекратишь эту болтовню? - ругала она себя. - Даже если Грей-Харбор прав, ты все равно королева. У тебя все еще есть обязанности, нужно поддерживать видимость.

Кроме того, он не может быть таким красивым, как на этой картине.

Невольно у нее вырвался смешок, когда она, наконец, позволила себе подумать об этой нелепой мысли. Из всех глупых вещей, о которых она могла беспокоиться в такой момент, это, должно быть, была самая пустоголовая, трепетная, бесполезная из всех.

Что не заставило ее исчезнуть.

Грей-Харбор искоса взглянул на нее, когда она засмеялась, и она с улыбкой покачала головой. Ей никогда не следовало объяснять ему свое веселье. Даже если у него была собственная дочь.

Как ни странно, смех, казалось, помог. Или, возможно, это было просто потому, что она наконец позволила себе признать, что даже правящая королева может лелеять по крайней мере несколько романтических фантазий.

Но держу пари, он на самом деле не такой милый, как на его портрете.

* * *

Галеон приткнулся к причалу под нажимом весельных буксиров. На берег подали буксирные канаты, которые натянулись вокруг ожидающих кнехтов, когда команда выбрала эти канаты, подтянув корабль бортом к причалу, и на место был плавно установлен богато украшенный трап с безупречно белыми поблескивающими на солнце тросами-поручнями. Прогремел последний салютный выстрел, пороховой дым рассеялся в солнечном свете, и наступил краткий момент почти полной тишины, нарушаемой только криками морских птиц, виверн и голосом маленького ребенка, громко спрашивающего свою мать, что происходит. А затем, когда стройная, царственная фигура появилась на верхней ступеньке трапа у входного люка в высоком борту галеона, трубы, собравшиеся позади Кэйлеба, протрубили свои богатые, золотые голоса приветствия.

Шарлиэн приостановилась, когда зазвучали трубы, и Мерлин задался вопросом, понимает ли она, что приветствия, которые они играли, предназначались только для королевского дома Чариса. Он не мог узнать это, но его улучшенное зрение приблизило выражение ее лица на расстояние вытянутой руки. Он увидел, как ее глаза слегка расширились, увидел, как ее голова поднялась с еще большей гордостью, увидел румянец на ее щеках. А потом она стала спускаться по трапу.

Никто ее не сопровождал. Ее собственные стражники маячили позади нее, их лица ничего не выражали, несмотря на беспокойство, которое можно было ощутить почти физически. Благодаря снарку, который охранял Шарлиэн с того момента, как Грей-Харбор прибыл в Чисхолм, Мерлин знал, что она специально приказала своей охране оставаться на борту "Думуэйла", пока она сама продвигалась навстречу своему будущему мужу и приветствующим ее новым людям.

Никому из них это не понравилось, и, действительно, капитан Уиллис Гейрат, их командир, возражал против ее решения, пока она не приказала ему - в совершенно нехарактерном для нее проявлении гнева - заткнуться. И она сказала сержанту Эдуирду Сихэмперу, своему личному оруженосцу с детства, то же самое, хотя и немного менее решительно. Если бы, как она язвительно указала обоим своим опекунам, кто-либо из подданных ее предполагаемого мужа достаточно обезумел от ненависти к королеве, которую он даже никогда не видел, чтобы попытаться совершить самоубийственное покушение перед лицом всех стражников, которых Кэйлеб собирался пригласить, тогда в долгосрочной перспективе ее не смог бы защитить никто, что бы они ни делали.

Капитан Гейрат и сержант Сихэмпер явно не заботились о "долгосрочной перспективе". Они были озабочены тем, чтобы сохранить ей жизнь прямо сейчас, и Мерлин обнаружил, что беззастенчиво сочувствует им. Несмотря на это, Мерлин знал, когда радостные крики чарисийцев удвоились по силе и громкости, что инстинкты Шарлиэн не обманули ее. Когда эта одинокая стройная фигура спускалась по трапу, чтобы впервые поприветствовать людей своего будущего мужа, символизм ее жеста не ускользнул от внимания этих людей.

Они у нее как на ладони, - восхищенно подумал Мерлин. - И, может быть, самое лучшее во всем этом то, что сначала она приняла решение, и только потом поняла, почему.

Этот жест не ускользнул и от Кэйлеба.

- Оставайтесь здесь - все! - прокричал он сквозь шум приветствий, свиста и криков.

Более чем несколько человек из назначенной официальной группы приветствия повернули головы, когда им передали приказ короля. На лицах одного или двух из этих людей отразилось негодование, но большинство из них только удивленно моргнули, когда он без промедления отменил всю тщательно срежиссированную церемонию, которая была запланирована для приветствия королевы Шарлиэн.

Привыкайте к этому, люди, - с сардоническим восторгом подумал Мерлин, когда Кэйлеб сам вышел вперед. - Когда речь идет о протоколе, эти двое достаточно плохи по одиночке. Подождите, пока вы не увидите одновременно их обоих в действии!

* * *

Боже мой, он выглядит лучше, чем на портрете!

Эта мысль промелькнула в мозгу Шарлиэн, когда Кэйлеб подошел к подножию церемониального трапа, улыбаясь ей и протягивая мощную мускулистую руку, на которой сверкали кольца с драгоценными камнями. Он стоял высокий и прямой, широкоплечий, в льняной тунике до бедер и свободных бриджах из хлопчатого шелка. Золотое и серебряное шитье туники отражало утренний солнечный свет. Крошечные драгоценные камни мерцали среди традиционных, закрученных, волнообразных узоров, а пояс из замысловато украшенных бляшек в форме морских раковин из чеканного серебра сиял почти как зеркало.

Но на самом деле она видела его глаза. Эти улыбающиеся карие глаза, которые встретились с ней не с долгом монарха, вступающего в брак, чтобы служить нуждам своего народа, а с искренним радушием молодого человека, приветствующего свою долгожданную невесту.

* * *

Мерлин был не в своем уме. Она такая красивая!

Кэйлеб понимал, что пялится на нее, как какой-то тупой, захолустный идиот, но ничего не мог с собой поделать. Несмотря на все, что Мерлин сказал ему, он боялся этого момента во многих отношениях. Отчасти это, как он начал подозревать, заключалось в том, что какой-то уголок его сознания не мог избавиться от упрямого пессимизма, что все такое важное, решающее для выживания его народа, должно быть исключительно результатом холодного политического расчета. И жертвоприношения.

Но молодая женщина, протягивающая ему свою тонкую, тонкокостную руку, не была предметом расчета и самопожертвования. Ее черные волосы блестели на солнце под золотой короной присутствия, а огромные глаза искрились умом. Ее обманчиво простое платье было соткано из шелка стального чертополоха,