латинских баронов Греции, еще вчера бывших вассалами Монферратов, в частности от Отона де ла Роша, сеньора Афинского, и Годфруа де Виллардуэна, бальи Мореи. Ломбардцы упорно цеплялись за земли. Он прогнал их из Фив, которые отдал Отону де ла Рошу, и гнал до Афин, где его с почетом встретил тот же Отон. Неукротимый Оберто ди Бьяндрате, бежавший из заключения и укрывшийся на острове Негропонте (Эвбея), у терциария[270] Равано далле Карчери, рассчитывал на его поддержку, возможно, из-за его национальности, но тот, незадолго до того перейдя на сторону императора, добросовестно исполнил долг и принуждал Бьяндрате наконец покориться. Поспешим добавить, что свирепый ломбардец не пожелал служить своему победителю. Он вернулся в Италию, после того как, по слухам, из-за своей ненависти к Анри принял участие в заговоре с целью его убийства.

Военный поход Анри де Эно превратился в триумфальное шествие. Престиж императора после его возвращения был так высок, что греческий деспот Эпира Михаил Ангел Дука прибыл в Фессалоники принести ему оммаж. Подчинение — по крайней мере внешнее — этого человека говорило о многом: он, как мы увидим дальше, был злейшим врагом латинства.

Отметим, что деятельность Анри де Эно напоминает действия, предпринятые некогда в Сирии королем Иерусалимским Бодуэном I. Как и Бодуэн I, собравший под своей властью прочие франкские государства Сирии-Палестины, Анри де Эно распространил императорскую власть (поначалу столь непрочную) на королевство Фессалоникское, сеньорию Афинскую и княжество Морейское. При его предшественнике Латинская империя имела перед королем Фессалоник чисто протокольный приоритет. Анри превратил его в реальный сюзеренитет. Его деятельность поражает нас меньше, чем деятельность первого короля Иерусалимского, потому что Латинская империя рухнула практически на следующий день после его смерти, тогда как Иерусалимское королевство просуществовало более восьмидесяти лет, однако история должна отнестись к обоим этим людям с равным восхищением.

Анри де Эно правильно расставил приоритеты, отложив на более позднее время борьбу против греков Никеи, пока не были устранены болгарская угроза и ломбардский сепаратизм. Отныне, успокоившись за ситуацию в европейской части, он возобновил войну в Азии. 15 октября 1211 г. при Леопадионе, возле реки Луперкос (Риндакос) в Мизии он нанес сокрушительное поражение василевсу Никеи Феодору Ласкарису, снова занял город Пойманенон и продвинулся через Мизию и Эолиду до Пергама. 13 января 1212 г. он прислал итальянским прелатам из Пергама торжествующий бюллетень. При заключении мира он сохранил: 1) все побережье Вифинии, включая Никомедию (внутренняя Вифиния с Никеей и Бруссой осталась у Ласкариса); 2) большую часть Мизии, включая Пойманенон и Акираос (Ласкарис сохранил провинцию Неокастра с Каламосом, Хлиарой и Пергамом).

Как мы видим по этому списку, приобретения в Малой Азии были значительны. Они обеспечили латинскому миру широкую полосу прибрежных земель и с достаточными внутренними районами. Эллинизм был отброшен далеко вглубь полуострова. Однако он не был уничтожен. Несмотря на свои победы, Анри оставил Феодору Ласкарису Никею, столицу Вифинии, и Филадельфию, столицу Лидии, с большей частью прежних византийских территорий, нетронутым убежищем эллинизма, откуда тот, переждав дурные дни, бросится на отвоевание проливов. Чем вызвана эта умеренность латинского императора посреди его побед? Он взял на себя труд сам объяснить свои мотивы. В письме к итальянским прелатам Анри действительно не скрывал, что для закрепления своих побед он хотел бы «быть окруженным большим числом латинян, чтобы иметь возможность распределять между ними завоеванные земли, ибо незачем их завоевывать, если не хватает воинов, чтобы удерживать завоеванное». Невозможно яснее выразить причину остановки латинского завоевания, которая в скором времени вызовет крушение латинской Константинопольской империи точно так же, как в Сирии вызвала крушение латинского Иерусалимского королевства. Мы можем лишь отослать читателя к тому, что уже сказали по этому поводу, применительно к Святой земле.

Как бы то ни было, мы не можем сделать Анри де Эно ответственным за беду, о которой он первым заговорил. Его военная и дипломатическая деятельность равняется (на наш взгляд, это большая похвала) трудам величайших королей Иерусалима. Положив конец ломбардской непокорности в Фессалоникском королевстве, соединив под своим сюзеренитетом, в «парламенте» в Равеннике, баронов всей Греции, он собрал в кулак все франкские силы. Он изгнал из Фракии болгар, а из Мизии никейских греков. И он в гораздо большей степени, чем его брат Бодуэн, чьи ошибки едва не привели к катастрофе, заслуживает право называться истинным основателем Латинской империи. Его фигура возвышается тем более рельефно, что, как мы увидим дальше, среди его преемников не нашлось ни одного достойного стоять вровень с ним.

Феодальный мир знал много доблестных полководцев, хитрых дипломатов. Талант управленца в этом обществе был гораздо более редким. Всеми этими достоинствами, причем в самой высокой степени, обладал Анри де Эно. Его внутренняя политика заслуживает особого внимания, особенно в такой деликатной сфере, как дела религиозные. Следует признать, что здесь существовало множество трудностей, не только между новым латинским духовенством и греческим православным населением, но и между самими латинскими клириками.

Первым делом разразился острый франко-венецианский религиозный конфликт, вызванный странными гипотетическими притязаниями Республики Святого Марка на Константинопольский патриархат. В 1203 г. крестоносцы, в соответствии со своими обязательствами перед Синьорией и по просьбе дожа Дандоло, назначили патриархом Константинополя венецианца Томмазо Морозини. До сих пор в этом не было ничего неприемлемого, учитывая решающую роль венецианцев в основании новой империи. Но (и вот тут претензии венецианцев стали несколько шокирующими) прежде чем покинуть Венецию, Морозини дал соотечественникам обещание назначать в подчиненные ему епархии архиепископами исключительно венецианских священников, более того: все подготовить для того, чтобы и преемниками его были только венецианцы. Подобное обязательство, заранее устанавливавшее монополию Синьории на патриарший престол, настолько шло вразрез со всеми церковными правилами, что вызвало со стороны папы Иннокентия III самый энергичный протест. Но венецианцы упорно проводили свою политику, вследствие чего весь период своего понтификата (1203–1211) Морозини прошел в непрекращающейся борьбе между французскими и венецианскими священниками.

Между прочим — и это стало одним из наиболее грустных следствий дележа имперской добычи — раздел прежних владений греческой церкви вызвал острые споры между латинскими дворянством и духовенством. Это духовенство намеревалось стать наследником всего имущества, отобранного у православной церкви, но «бароны-завоеватели» не собирались выпускать из рук захваченное добро. Так латинское общество принесло в Романию спор между священством и светской властью. Император Анри де Эно, с его твердым здравым смыслом и готовностью к компромиссам, попытался достичь согласия по данному вопросу на втором «парламенте» в Равеннике, созванном в мае 1210 г. и посвященном исключительно церковным делам.

Если таковы были разногласия между самими латинянами, то можно себе представить ту межконфессиональную