Мы долго еще беседовали на эту тему. Ольга Николаевна подробно расспрашивала меня про кампанию, про все дела Михаила Дмитриевича, про Куропаткина и некоторых других деятелей нашего отряда и с живым интересом слушала мои повествования.

– Вы, как близкий человек к Мише, знаете все. Расскажите, пожалуйста, без утайки! – просила она меня.

И все, что мне было известно, что сам видел, я подробно передал умной и доброй женщине – матери знаменитого человека.

Около двенадцати часов дверь комнаты отворилась, и на пороге появился Михаил Дмитриевич под руку с секретарем нашего посольства господином Ону.

– Ну что, наговорилась ты с ним? – обратился Скобелев к матери, целуя ее руку. – Вот я привел тебе нового собеседника. Пойдемте, господа, завтракать!

– Очень вам благодарна, мы с вами еще побеседуем! – сказала мне Ольга Николаевна и, взяв под руку Жирарде, отправилась в столовую.

– А где же Миша? – сказала Ольга Николаевна, не видя в столовой сына.

– Он ушел к себе в комнату, – ответил я.

– Пожалуйста, Петр Архипович, позовите его!

Я отправился в комнату Михаила Дмитриевича. Последний стоял перед зеркалом и расчесывал себе баки, сбрызнув щетку духами.

– Вас просит Ольга Николаевна.

– Сейчас иду…

– Ваше превосходительство, дайте мне ваших духов! – попросил я генерала.

– Ну пристали ли к вашей физиономии духи?! Да вы посмотрите на себя в зеркало! – отвечал он, смеясь.

– Ну, не надо! Вам, должно быть, жалко… Вот я пойду на вас жаловаться Ольге Николаевне, – обиделся я и хотел уйти в столовую. Но Скобелев в это время догнал меня, схватил за погон и весь флакон духов вылил на голову.

– Чего вы обиделись – нельзя и пошутить! – говорил он и громко хохотал, видя мои усилия освободить свою голову от его душистой влаги. – Будете теперь на меня жаловаться, успокоились? Ну, давайте мириться и идем есть[265].

Спускаясь по лестнице, Михаил Дмитриевич все время толкал меня сзади. Со смехом мы вошли наконец в столовую, где нас дожидалась вся компания. На диване, рядом с Жирарде, сидела Ольга Николаевна; против них – господин Ону с прапорщиком Ушаковым, ординарцем, которого я сменил с дежурства; Скобелев поместился рядом с матерью, я – напротив него. Все были очень веселы, разговорчивы. Тема была преимущественно дипломатического характера, так как представитель ее (господин Ону) присутствовал здесь. Разбирались действия нашей дипломатии, отдавалось должное ловкому Бисмарку и хитрой политике Австрии и Англии.

Словом, никто не стеснялся высказывать свои убеждения и мысли. И при этих довольно серьезных беседах меня особенно удивила Ольга Николаевна. Я никак не ожидал встретить в женщине такой высокий ум, такое понимание разных дипломатических тонкостей, такое образование, начитанность, знание истории, международного права и других наук. Она так метко характеризовала поведение этих так называемых дружественных нам держав, их цели и истинные намерения, проявляла при этом такой глубокий патриотизм и делала все это так просто, так наглядно, что я положительно пришел в изумление и восторг. Единственный раз в жизни мне приходилось встречать такую умную и высокообразованную женщину…

Личности Бисмарка, Андраши и других крупных дипломатов Европы вырастали перед моими глазами, как живые. Михаил Дмитриевич большею частью вполне соглашался с мнениями Ольги Николаевны, и оба они – мать и сын – были проникнуты явным нерасположением к немцам, считая их главными виновниками наших неудач на дипломатическом поприще.

– Эти немцы для России – большее зло даже, чем жиды! – говорил не раз патриот-генерал.

На другой день утром мы верхами вернулись в Св. Георгий. Все уже перебрались из лагеря. От начальника штаба, генерала Духонина, Скобелев узнал, что его хотел видеть Главнокомандующий, генерал Тотлебен.

– Приготовь мне скорее сюртук и шпагу! – приказал генерал своему денщику Лею, думая немедленно же отправиться в Сан-Стефано. Но каково же было его изумление, когда, взяв из рук Лея шпагу, он увидел, что все бывшие на ней крупные и очень дорогие бриллианты оказались вынутыми. Михаил Дмитриевич побледнел, страшно рассердился, бросил шпагу и стал кричать на перепуганного Лея.

– Позови Круковского! – кричал генерал.

Явился известный уже читателям комик-денщик. Но и последний не мог ничего объяснить, не зная даже вовсе про существование этих ценных камней.

– Я знать ничего не хочу, чтоб были мне бриллианты, иначе я вас обоих, мерзавцев, в Сибирь отправлю!

Поляк Круковский, чувствуя себя совершенно невинным и будучи человеком горячим, тоже вспылил и стал возражать генералу.

– За что же в Сибирь?! – оправдывался он. – Почем я знаю, кто их взял? Мало ли к вам ходит здесь всяких господ – за всеми ими не усмотришь!

Скобелева эти слова окончательно взбесили.

– Ах ты скотина этакая! – закричал он, со всего размаха ударил по лицу Круковского и выгнал его из комнаты.

Один только намек денщика на то, что это мог сделать кто-либо из штаба Скобелева, заставил его выйти из всяких границ самообладания. Так невероятно казалось это честному, благородному герою! Всю эту сцену мне передавали после Лей и Круковский. Кроме них, в комнате никого не было. Скобелев этим так взволновался, что отложил свою поездку к Тотлебену до вечера. За обедом, к которому мы по обыкновению собрались все вместе, Скобелев был очень пасмурен, сидел все время молча и ничего почти не ел. Его настроение передавалось и всем. Все сидели в глубокой тишине и недоумевали, что за причина такого угнетенного состояния духа нашего любимого начальника.