class="p1">— Нет сомнения, что ее смерть явилась результатом слабости. У нее не хватило силы выбраться из прибоя. Вопрос заключается в том, почему, приняв эти таблетки, она пошла в воду, вместо того чтобы лечь в постель.

— Чтобы покончить с собой? — Я понимал, что в этом-то и состоит головоломка.

— И такой возможности исключить нельзя.

— Но ведь кто-то мог подсунуть ей эти таблетки, зная, что она собирается купаться.

— Такая возможность также существует, — загадочно заметил Гривс.

— Но как кто-то мог рассчитывать, что такое случится? Она не очень хорошо себя чувствовала… Могла просто посидеть на берегу на солнце. Теперь, оглядываясь назад, могу вам сказать, что очень удивился, что она вообще пошла в воду.

— Возможно, человек, который дал таблетки, знал ее лучше, чем вы. Он мог знать, что она пойдет в воду независимо от своего состояния. — Во время разговора Гривс сделал несколько пометок в блокноте.

— И человек, который знал ее лучше меня, был ее мужем.

Гривс твердо посмотрел на меня.

— Я этого не говорил.

— А кто же еще? Даже если это так, будь я Брекстоном и соберись убить жену, не стал бы делать это на глазах у всех.

— К счастью, вы не Брекстон.

Холодок в его голосе многое мне сказал. Полиция считала, что Брекстон убил жену. Не знаю почему, но даже в тот момент я не считал его виновным. Может быть, из-за того, что не любил соглашаться с очевидным, хотя, как говорил один знакомый детектив, очевидное в девяти случаях из десяти и есть верное.

Я вспомнил кое-что еще.

— Но почему тот, кто подсунул ей таблетки, не дал смертельную дозу?

— Это нам предстоит выяснить. — Гривс выглядел разумным, вежливым и уставшим от меня.

Желая привлечь его внимание, которое могло бы пригодиться в будущем, я заметил:

— Я собираюсь написать об этом в «Нью-Йорк Глоуб».

Ожидаемый эффект был достигнут. Он явно вздрогнул.

— Я считал, мистер Саржент, что вы занимаетесь связями с общественностью.

— Раньше я работал в «Глоуб». А за последние годы не раз у них печатался. Думаю, вы помните тот случай пару лет назад, когда погиб сенатор Роудс…

Гривс посмотрел на меня с известным интересом.

— Так вы и есть тот самый парень? Я помню это дело.

— Тогда я, так сказать, оказал полиции кое-какую помощь.

— А я слышал несколько иное.

Эта фраза вызвала у меня раздражение.

— Ну, неважно, что вы слышали, но я собираюсь написать об этом случае серию статей в «Глоуб», конечно, если на самом деле произошло убийство; в чем я пока сомневаюсь.

— Очень интересно, — Гривс спокойно смотрел на меня.

Вошедший полицейский что-то прошептал ему на ухо. Гривс кивнул, полицейский протянул ему два цилиндрических предмета в носовом платке и вышел.

— Упаковки от снотворного? — предположил я и оказался прав.

Гривс кивнул и осторожно развернул платок.

— Как профессиональному журналисту и сыщику-любителю вам, мистер Саржент, должно быть интересно знать, что нашли их в двух местах: один флакон был в шкатулке для драгоценностей миссис Брекстон, другой — в ванной Флетчера Клейпула. В обоих то же самое снотворное, что обнаружили в крови миссис Брекстон. Наша задача — определить, из какой бутылочки взяты те таблетки, что она выпила.

— Похоже на гадание с помощью бутылки, верно?

— В том-то и дело, мистер Саржент.

Я решил попробовать еще раз.

— Рубец на шее миссис Брекстон появился до того, как она пошла купаться. Я заметил его накануне вечером.

— Вы очень наблюдательны, мистер Саржент, спасибо.

Глава третья

1

Во втором часу ночи я спустился по лестнице, миновал опустевшую кухню и вышел черным ходом. Полицейский, охранявший дом, растянулся в плетеном кресле с другой стороны. Я шагал через дюны, проклиная ясную ночь и луну, светившую как прожектор, отбрасывавшую длинные темные тени на дюнах и серебрившую море.

Однако я выбрался на дорогу, оставшись незамеченным. Нам было предложено оставаться в доме вплоть до дальнейших распоряжений, и я, извинившись, как можно раньше отправился наверх, якобы в постель, моля Бога, чтобы танцы не кончились.

Так и оказалось.

Истхемптон был очень приятным местечком с целым рядом увеселительных заведений, причем каждое кичилось своей исключительностью. Центром летней жизни городка была группа старожилов яхт-клуба «Ледирок», представлявшего собой довольно бесформенное здание с длинным пирсом примерно в миле к северу от дома миссис Виринг.

Члены клуба относились к зажиточным (но не богатым), принятым в обществе (но не знаменитым) представителям среднего класса Америки, составляющего ее основную опору. Они гордились своими старинными корнями, восходившими обычно к какому-то фермеру восемнадцатого века. Их имена не были известны широкой публике, однако Америку они считали пирамидой, на вершине которой видели самих себя. Эта иллюзия поддерживалась тем фактом, что их не принимали люди богатые и известные, а они сами отказывались общаться с людьми беднее себя. Их самым любимым словом и самой высокой оценкой было «славный». В их компании можно было слышать это слово каждую минуту. Вот это и это очень славно, а вот то — совсем нет. Они делили весь мир на славную и неславную половину и были совершенно счастливы, когда оказывались на нужной стороне этой границы.

Необходимым признаком принадлежности к славной половине человеческого рода было членство в клубе и осуждение таких неславных элементов, как евреи, артисты, гомосексуалисты и знаменитости. Представители этих четырех групп, дай им хоть малейшую возможность, кончат тем, что сметут всю славную часть общества в море. К счастью, те об этом даже не подозревали, иначе в поселке могли возникнуть серьезные неприятности.

Так уж сложилось, что художники и им подобные занимались своими делами в южной части городка, тогда как их славные соседи жили в непосредственной близости друг от друга в больших домах и маленьких коттеджах вблизи яхт-клуба; они посещали местный театр Джона Дрю, устраивали друг для друга приемы, на которых, по крайней мере, половина гостей напивалась, а другая — грешила; они обменивались мужьями и женами, а их дети на огромной скорости носились в новых автомобилях от Хемптона до Хемптона, периодически врезаясь в телефонные столбы. Это было типичное дачное общество, и достаточно славное.

Здание клуба освещалось японскими фонариками. Играл хороший оркестр. Парни и девушки гроздьями висели на неосвещенном пирсе, уходившем далеко в море. После небольшой путаницы с двумя карточками мне было позволено присоединиться к славным людям, которые составляли достаточно симпатичную компанию из двух примерно равных частей, одну из которых составляли ухоженные и откормленные люди среднего возраста, а ко второй