Затем двери отеля на мгновение распахнулись, из бара долетели обрывки музыки и громкий смех. Но эти веселящиеся молодые женщины не могли так истошно вопить. В просвете между кебами и двухпенсовыми дилижансами я разглядел на другой стороне улицы неопрятно одетую, полноватую девушку с вьющимися светлыми волосами, стянутыми в узел на затылке. Она стояла у стены, прижимая руки к животу, затем обернулась и покачнулась, словно пьяная. Через мгновение она пробормотала тихим, но абсолютно трезвым и полным ужаса голосом:

— Помогите! Кто-нибудь, помогите мне!

Прежде чем я успел броситься к ней, она соскользнула по стене и осела на грязную, мокрую мостовую. Ее явно мутило, но она при всем старании не сумела вызвать у себя рвоту. Когда я подошел, несчастная уже перестала кричать и, простершись на булыжниках, лишь тихо стонала, больше от страха, чем от боли.

Ни ситуация, ни облик девушки не оставляли сомнений относительно ее профессии. На улице все еще было много прохожих, вокруг уже столпилась кучка зевак, которые молча разглядывали бедняжку. Я стал протискиваться между ними:

— Разрешите пройти. Я врач.

Мои слова вызвали оживление среди зрителей, видно, зрелище становилось для них еще интереснее. Лицо страдалицы побелело, волосы на лбу слиплись от выступившего пота. Я пытался осторожно расспросить ее, но она, казалось, не слышала меня. Ее взгляд застыл от непередаваемого ужаса. Затем боль, вероятно, возобновилась, и девушка зашипела сквозь стиснутые зубы. Лицо ее напряглось, рот искривился в безумной судорожной гримасе. Это напоминало ужасную посмертную маску, которую иногда называют «сардонической улыбкой». Я ничем не мог ей помочь. Она по-прежнему не отвечала. Судя по всему, злосчастная потаскушка находилась в последней стадии белой горячки.

Опустившись на колени, я проверил ее пульс, оказавшийся частым и прерывистым, что полностью подтвердило мои предположения. Алкогольное отравление привело к острой сердечной недостаточности. Девушка тяжело дышала, по вискам у нее текли струйки пота. Я спросил, что она пила, хотя от нее самой и от одежды исходил отчетливый сладковатый запах джина. Проститутка пробормотала в ответ нечто бессвязное, и я с трудом разобрал, что она сидела в баре отеля «Йорк» с мужчиной по имени Фред и пила «джин с чем-то белым».

— Фред Линнелл, — сказала какая-то женщина у меня за спиной. — Это одна из его девочек. Господи, вы только посмотрите на нее! Она же накачалась почти до беспамятства!

Умирающая девушка из последних сил замотала головой, словно не соглашаясь со словами женщины. Затем снова вскрикнула, слабее, чем прежде. Она запрокинула голову и поджала колени к животу. Вопль перешел в глухое рычание, в котором уже не было ничего человеческого. У нее начались судороги, и я понял, что она так и умрет прямо на тротуаре, если ей немедленно не оказать помощь.

В это мгновение толпу растолкал торговец в кепи и фартуке. Вместе с двумя помощниками он нес столешницу от прилавка.

— Положите ее сюда и отнесите домой, — приказал он парням, не обращая на меня внимания. — Дом восемь по Дюк-стрит, за Вестминстер-Бридж-роуд. Ее зовут Нелли Донуорт, она снимает комнату у миссис Эвенс.

Я кивнул, соглашаясь с тем, что ее нельзя оставлять здесь. Затем достал свою визитку, быстро написал на ней: «Белая горячка, потеря сознания, Дюк-стрит, 8» — и вручил Джимми Стайлзу, как звали торговца.

— Отправляйтесь как можно скорее в больницу Святого Томаса и передайте это доктору Келлоху, старшему интерну. Или тому из его подчиненных, кто окажется на месте. Скажите, что мне срочно нужна помощь на Дюк-стрит, восемь. Пусть возьмут пролетку, чтобы отвезти девушку в больницу. Она живет недалеко отсюда, так что мы доберемся до места раньше, чем они.

Я написал «потеря сознания», чтобы подчеркнуть серьезность случая. Было очевидно, что сердце бедняжки может отказать в любое мгновение, не выдержав мучительных приступов, повторявшихся все чаще.

Стайлз проскочил между двумя экипажами и побежал мимо вокзала в сторону набережной, где была больница. Его помощники подняли импровизированные носилки с девушкой, корчившейся в судорогах. На углу за винным погребом мы повернули на Дюк-стрит — грязный и плохо освещенный переулок, ведущий к угольным причалам. Зашли в дом, где Донуорт снимала комнату на первом этаже, и уложили ее на старую латунную кровать с потрепанным, застиранным до дыр постельным бельем.

Я мало что мог сделать до приезда Келлоха или кого-то из коллег. На полке рядом с умывальником, который весь был в грязных разводах, стоял флакончик с бромистым калием. Однако я не осмелился дать ей даже это средство, обычно применяемое при судорогах, поскольку не знал, сколько джина она выпила, и опасался принести больной больше вреда, чем пользы. Вместо этого я попросил у хозяйки соды, также способной смягчить боль.

Спустя четверть часа из-за угла на Дюк-стрит с грохотом вывернула пролетка. Как я и предполагал, доктор Келлох не смог приехать, но прислал вместо себя мистера Джонсона из медицинской школы Южного Лондона. Мы быстро переговорили вполголоса за дверью. Я настаивал на том, что бедняжку необходимо срочно отправить в больницу. Мистер Джонсон согласился, но по выражению его лица я понял, что уже слишком поздно.

Так закончился жизненный путь этой девушки, одной из множества заблудших душ, вынужденных зарабатывать на хлеб проституцией в огромном безжалостном городе. Как и многие другие, она искала в выпивке забвения, уводящего прочь от убогих меблированных комнат и нечеловеческих условий жизни. Подобно прочим жертвам этого порока, приносящего иллюзорное облегчение, она заплатила страшную цену за потворство собственным слабостям.

С такими мрачными мыслями, разительно отличавшимися от светлых воспоминаний об армейской дружбе, я вернулся к вокзалу и взял кеб. За несчастную теперь отвечали доктор Келлох и мистер Джонсон. Едва ли я услышу о ней снова, разве что потребуется какая-либо формальность. Флакончик с бромистым калием над умывальником неопровержимо доказывал, что Нелли Донуорт уже лечилась от алкоголизма. Здесь даже не потребуется коронерское дознание, настолько очевидна причина смерти.

Я рассказал Холмсу о трагическом происшествии с молодой проституткой лишь для того, чтобы объяснить свое позднее возвращение. Однако его не заинтересовала судьба этой горемычной. Среди ночи, когда темнота окутала затихший город, ужасный крик бедной девушки ворвался в мои сновидения и разбудил меня. Расстроенный, я поклялся, что выброшу из головы всякие мысли о Нелли Донуорт.

С первыми лучами неяркого осеннего солнца колокола мэрилебонской церкви разбудили жителей столицы. На улицах и площадях тихо шелестели под ногами прохожих опавшие листья. Около полудня я получил телеграмму от доктора Келлоха. Он благодарил меня за участие к страдалице и с сожалением сообщал, что Эллен Донуорт пребывала в последней стадии белой горячки и скончалась по дороге в больницу Святого Томаса. Так закончилась трагедия на Ватерлоо-роуд.

Я не стал говорить Холмсу о смерти девушки. Какой в этом был смысл?

II