Еще несколько часов пути, и они встретили признаки цивилизации, блокпост на дороге. Ну или что-то в том же духе. Перегораживающий дорогу шлагбаум из неокоренного бревна, хижина из жердей и пальмовых листьев, рядом подремывают два вооруженных гоблина. Над дорогой висит доска с каракулями. Не иначе как у Пятачка «посторонним в». Немного понаблюдав за тем, как твари тянут лямку, решили, что ничего сверхзащищенного дальше по дороге нет и можно рискнуть продолжить движение.

Ничего сверхзащищенного действительно не оказалось, дорога привела их к искомым строениям. Точнее, древним руинам. С воздуха в одном месте были заметны торчащие колонны, и все. Оператор попытался сканировать место с помощью лазера, установленного на борту машины, но из-за слишком густой листвы ничего конкретного получить не удалось. Обнаружили одно большое каменное строение и три маленьких. Насчет маленьких пока непонятно, но большое имело место быть. В давние времена, наверное, весьма большое. С их позиции полностью увидеть невозможно, теряется за деревьями. Теперь – просто куча камней, оплетенных лианами, между которыми проросли деревья.

Непонятно, что это было раньше, но уточнять почему-то не хотелось. От одного взгляда на руины начинался легкий мандраж. Мандраж? Он самый, и птицы рядом почему-то не пели. Интересно, а с чего бы ему бояться груды камней? Вдох-выдох, успокоиться. Может, там находится некая магическая штуковина, на которую он реагирует? Поинтересовался у народа, вдруг тоже чуют. Да, есть такое дело, Большой и Счастье испытывали беспричинное беспокойство. А Токареву хоть бы что, тепло, хорошо, насекомые не кусают, противник об их существовании не догадывается, все замечательно. Занятно, значит, нечто в глубине развалин действует исключительно на светящихся. Это может быть интересно командованию. Игорь включил запись на своей камере.

Перестроились и двинулись на разведку. Теперь Берсенев шел впереди, за ним Стрельченко и Токарев, тыл прикрывал Большаков. Крыша не сохранилась, большинство внутренних перегородок также развалилось, понять, для чего использовалось здание, было решительно невозможно. По мере приближения к центру и усиления неприятных ощущений деревьев становилось меньше, а сохранившихся стен больше. Наконец, после очередного поворота они оказались в большом зале, где был найден ответ на вопрос о предназначении данного сооружения.

В центре зала лежала отполированная до блеска здоровенная плита из черного гранита. Именно она являлась источником их беспричинного страха. Вот он какой, жертвенный алтарь, а на видео с тактической камеры плита и плита. Весьма странно, но плита выглядела как новенькая, только что отполированная. Нигде ни скола, ни царапины, ни трещинки, ни каверны. Даже огромные малахитовые вазы в Эрмитаже выглядели старше, а им двух сотен лет не исполнилось, и стоят в помещении. Еще вопрос на засыпку, как они ее сюда затащили, ни в один дверной проем, встретившийся им по пути, она не пройдет. Если только не стоит здесь со времен постройки храма, которому визуально лет под тысячу. По крайней мере, Олег из Камбоджи привозил похожие фотки.

Как-то осмыслить и структурировать увиденное он не успел. Неожиданно, словно прямо из воздуха, в зале появился гоблин с ярко-красной аурой. Но прежде чем четыре ствола в прямом смысле изорвали его тело, он успел что-то выкрикнуть, взмахнуть руками, и капитан увидел, как в сторону Большакова протянулась полоса тумана, по которой полетел сгусток огня. Еще в начале гоблинских завываний Большой заученно сместился в сторону, и пламя пролетело мимо. Сгусток врезался в одну из уцелевших колонн и взорвался. Ударной волной Большого бросило прямо на плиту.

Как же он заорал. На войне постоянно кричат и свои и чужие, от боли, страха, ненависти. Он сам орал как резаный под первой бомбежкой. Но такого! Это не боль и не ужас, это было вообще за гранью, человек так кричать не может. Тем более сохранявший хладнокровие даже в самых критических ситуациях Василич. У Олега во дворе жила бездомная собака со щенятами, и однажды какая-то тварь решила посмотреть, как умирает живое существо. В ее отсутствие облила щенков бензином и подожгла. Он тогда проплакал всю ночь. Самое ужасное воспоминание детства, которое до сих пор вызывает содрогание, это вой собаки над сожженными щенками. Но оно не шло ни в какое сравнение с тем, что он чувствовал сейчас. От испытываемого ужаса у Берсенева волосы под шляпой встали дыбом. По сведениям, добытым десантниками, прикосновение к такой плите – смерть без вариантов. Но никакое описание и никакое видео не могли передать, насколько ужасная.

…Зеркало Рицы, горы в осенних красках, разноцветные листья скользят по озерной глади. Дзен! Есть ли глубины, на которые человек может погрузиться в него? Может ли человек в разной степени становиться частью мира? Учитель никогда не отвечал на такие вопросы: «Не хочу лишать вас столь захватывающего приключения», – таким всегда был его ответ. Учитель, кем бы ты ни был, спасибо тебе за все, что ты сделал для двух десятков оболтусов, за невероятное приключение, за тот последний фокус, что буквально вбил ему в голову при их последней встрече. Игорь отчетливо видел и чувствовал, как из Большакова в камень перетекает не просто энергия, а сама жизнь. Если кто-то сейчас и может помочь, то только он. Странный фокус по выключению электроники и разделению слепленных магнитов, как говорил учитель, разрывающий на некоторое время большинство энергетических связей. Чтобы жизнь продолжилась вновь! Игорь ударил ладонью по плите алтаря.

…Женщина, прекрасная какой-то нечеловеческой красотой. И ее взгляд. Из глаз этой женщины на него взглянула сама вечность, в которой рождались и гибли империи, да чего там, цивилизации зарождались, достигали своего расцвета и умирали. Гибли целые миры, оставляя после себя лишь пыль, уносимую солнечным ветром. Никакой человек не мог выдержать этот взгляд, потому что человек перед вечностью – это меньше чем ничто. Человек, но не вселенная, которая и есть вечность. Сейчас он сам был вселенной, и вселенная была им. И в этой бездне, что вглядывалась в него, капитан увидел…. Пламя. Разумное и в то же время безумное в своей алчности. Ненависть, перемешанная с презрением. Гордыня в совершенно гипертрофированных формах. Зло, абсолютное, не допускающее иного толкования для нормального человека.

Удар, короткий полет, снова удар об пол, всем прикладом, аж воздух вышибло из легких – и совершенно ошалевший Стрельченко с залитым кровью лицом лежит у него на груди и смотрит ему в глаза. Завертел головой, как Большаков? Вроде дышит. Токарев, зацепившись за стропу на разгрузке, оттаскивает его в сторону. Машинально отметил, какое непростое это занятие, во всем снаряжении Большой килограмм под сто сорок, а может, вообще все полтора центнера. Вывернулся из объятий сержанта и на карачках, волоча по полу автомат, пополз к старшине.

– Василич, ты как? – идиотский вопрос, краше в гроб кладут.

– Слабость, – чуть слышно прошептал старшина.

– Слабость это фигня, сейчас починю. – В родном мире все упражнения по управлению энергией казались безобидной замутью сомнительной полезности. Здесь – фантастикой, ставшей реальностью. Значит, должна сработать и перекачка энергии.

– «Счастье», «Башня». Держать входы, нас окружают. – Теперь сосредоточиться, мир это энергия, ему надо лишь перераспределить ее. Вдох, выдох. Поехали. Словно струя раскаленной плазмы потекла сквозь тело.