— И Данте, как всегда, встречает множество старых знакомых и друзей, так ведь? — спросила я, и тут же в глубине зала передо мной мелькнул кадуцей. — Идём туда, — указала я. — По-моему, я что-то заметила.

— Но как же кончается испытание? — снова спросил Фараг у капитана.

— Пылающий, как огонь, ангел красного цвета, — ответил Кремень, — указывает им подъём к седьмому, последнему уступу и стирает со лба Данте отметину греха чревоугодия.

— И всё? — спросила я, борясь с водой, чтобы поскорее дойти до стены, на которой я уже ясно видела большой кадуцей Гермеса.

— И всё. Всё становится проще, доктор.

— Вы даже не знаете, капитан, что бы я дала, чтобы так оно и было.

— Наверное, то же, что дал бы и я.

— Керикейон! — вырвалось у Фарага, и он коснулся рисунка руками, как правоверный иудей касается Стены Плача. — Я готов поклясться, что два года назад его здесь не было.

— Ладно, ладно, профессор… — упрекнул его Кремень. — Оставьте эту гордыню. Признайтесь, что вы могли о нём забыть.

— Да нет, Каспар, нет! Тут действительно слишком много залов, чтобы запомнить их все, но такой символ обязательно привлёк бы моё внимание.

— Его нарисовали сейчас специально для нас, — пошутила я.

— А вам не кажется странным, что мы нашли изображения Медузы, змеи и тирса на втором этаже, а кадуцей — на третьем, на довольно большом расстоянии от всех остальных?

Мы с Кремнем задумались.

— Погодите-ка! Что я вам говорил, а? — закричал Фараг, показывая нам свои ладони: они были вымазаны в глине.

— Стена разваливается, — озадаченно прибавил Кремень, касаясь её рукой и зачерпывая горсть клейкого раствора.

— Это не настоящая перегородка! Я так и знал! — провозгласил Фараг и начал так яростно ломать её, что, как ребёнок, перепачкался в грязи с головы до ног.

Когда, вспотев и запыхавшись, он проделал в стене большое отверстие, я несколько раз провела мокрой рукой по его лицу, чтобы привести его в нормальный вид. Он светился от счастья.

— Какие мы умные, Басилея! — без конца повторял он, не сопротивляясь моим попыткам очистить слипшиеся волосы его бороды.

— Идите-ка взгляните, — прозвучал из-за перегородки голос Кремня.

При свете мощного фонаря Глаузер-Рёйста нам открылось великолепное зрелище: ниже нас находился огромный гипостильный зал, многочисленные колонны византийского стиля образовывали в нём длинные сводчатые туннели, и всё это было наполовину залито тихим чёрным озером, поблёскивавшим в луче фонаря, как ночное море при свете луны.

— Не стойте там, — позвал нас Кремень. — Ныряйте ко мне, в это нефтехранилище.

Нам повезло, и нефть оказалась просто водой, застоявшейся в тёмном пруду, на котором начало расползаться беловатое пятно от воды, потихоньку льющейся из катакомб. Мы перелезли через остатки перегородки и спустились по четырём большим ступеням.

— В глубине зала есть дверь, — сказал капитан. — Идём туда.

В доходящей по шею воде мы молча пошли по одному из широких коридоров, в котором без проблем могло бы проплыть рыболовное судно. Несомненно, мы наткнулись на старую подземную цистерну города, старинное водохранилище, в котором александрийцы накапливали питьевую воду ко времени ежегодного нильского половодья, когда в дельту попадает красный ил из южных земель, знаменитая кара в виде кровавых вод, которую Яхве наслал, чтобы освободить иудейский народ от египетского рабства.

Добравшись до мощной, сложенной из каменных блоков стены, в которой была прорезана дверь, мы споткнулись о первую из других четырёх ступеней, поднявшись на которые, мы вышли из воды. Увидев вырезанную на одной из деревянных створок христограмму, мы ничуть не удивились; мы бы скорее удивились, если бы её не было. Так что капитан уверенно сжал деревянную ручку и толкнул дверь. Мы застыли на месте, вдруг оказавшись перед залом для поминальных пиршеств, точь-в-точь таким же, как многие залы на первом этаже Ком Эль-Шокафы.

— Что это, чёрт побери? — загремел голос Глаузер-Рёйста, когда он увидел, что на каменные скамьи уложены мягкие камчатные подушки, а центральный стол уставлен изысканными угощениями.

Мы с Фарагом отстранили его и вошли в зал. Его освещало несколько факелов, а стены и полы были украшены изумительными гобеленами и коврами, и, хотя другой двери нигде не было видно, кто-то только что со всех ног отсюда удрал, потому что еда на расставленных блюдах дымилась, а тонкие алебастровые кубки были до краёв наполнены вином, водой и каркаде.

— Не нравится мне это! — сердито заворчал Кремень. — Если это поминальное пиршество, мы готовы!

Когда я услышала эти слова, меня охватил страх. Внезапно, не понимая толком почему, я почувствовала что-то зловещее в этом красиво украшенном зале, заполненном ароматами, исходившими от вкуснейших блюд с мясом, овощами и бобами.

— О… нет! — пробормотал за моей спиной Фараг. — Нет!

Я молниеносно обернулась, встревоженная его испуганным голосом, и увидела, что он стоит в распахнутой рубашке, судорожно держа руками её края. На его туловище была масса странных длинных, извивающихся чёрных чёрточек толщиной с палец.

— Господи! — завопила я. — Пиявки!

Стремительным порывом Глаузер-Рёйст оставил фонарь на краю стола и рванул пуговицы на рубашке. На его груди, как и на груди Фарага, было штук пятнадцать — двадцать этих отвратительных червяков, которые на глазах толстели, наливаясь горячей кровью, которую они сосали.

— Оттавия! Снимай одежду!

Было бы легко сострить по этому поводу, но мне было не до шуток. Пока я на грани нервного срыва расстёгивала блузку дрожащими руками, Фараг с капитаном сорвали с себя брюки. Ноги у обоих были довольно волосатыми, но, похоже, пиявок, которые в бесчисленном множестве прилипли к их коже, это не беспокоило. К сожалению, на мне было тоже полно этих гадких животных. Хоть от отвращения у меня стоял ком в горле и волнами подкатывала тошнота, я протянула руку к одному из девяти или десяти червяков, присосавшихся к моему животу, взяла его — он был мягким и влажным, как желе, и шершавым на ощупь — и потянула.

— Нет, не надо, доктор! — крикнул Глаузер-Рёйст. Боли я не почувствовала, как не чувствовала её и тогда, когда в меня впились эти гады, но как ни тянула, я не смогла её от себя отцепить. Её круглый рот представлял собой присоску, и, судя по всему, сосала она очень сильно. — От них можно избавиться только огнём.

— Что? — Мне стало плохо; по щекам полились слёзы от непомерного отвращения и отчаяния. — Мы же обожжёмся!

Но Кремень уже влез на одну из скамей и, вытянувшись во весь рост, схватил факел. Он направился ко мне с таким решительным видом и фанатизмом во взгляде, что от страха я отступила назад. Упершись в стену и почувствовав, что я придавила вязкую, упругую массу червяков, сосущих кровь из моей спины, я ощутила неудержимый позыв к рвоте. Я не сдержалась, и меня стошнило прямо на прекрасные ковры, но, не дав мне времени опомниться, Глаузер-Рёйст поднёс к моему телу пламя, и пиявки начали отваливаться, как зрелые плоды. Проблема была лишь в том, что он жёг и меня, и боль была просто нестерпимой. Мои крики переросли в вопли, когда Кремень поднёс ко мне факел во второй раз.