К счастью, письма Рембо не единственное свидетельство его годового ожидания в Таджуре. Видимый другими глазами, он представляется совсем иначе. По словам Уго Ферранди, который путешествовал с итальянским журналистом и торговцем Аугусто Франзожем, Рембо был жизнью и душой оазиса. «Высокий, сухопарый мужчина с волосами, которые уже поседели на висках», он навещал своих коллег-торговцев, как приходский викарий, совершающий обход[766].

К этому времени Рембо был хорошо известен на Африканском Роге, как исследователь Огадена и «первоклассный арабист». С Ферранди он говорил о географии и дал ему «несколько кратких и ясных заметок о Таджуре», которые Ферранди впоследствии потерял. С Франзожем «были долгие литературные дискуссии о романтизме и декадентстве»[767].

Никаких следов этих литературных дискуссий не сохранилось, но, поскольку Франзож только что прибыл из Европы, вполне возможно, что под одним из этих «декадентов» он подразумевал и самого Рембо. «Гласные» были только что опубликованы в итальянской воскресной газете[768], и, что более важно, Матильда наконец разрешила публикацию рукописи «Озарений». Стихи в прозе вместе с другими стихотворениями появлялись раз в две недели в La Vogue с 13 мая по 21 июня 1886 года, и приписывались они «покойному Артюру Рембо».

Были некоторые сомнения по поводу сегодняшнего состояния Рембо: одни заявляли, что он мертв, другие – что торгует свиньями в Северной Франции, третьи – что он завербовался в Нидерландский иностранный легион, четвертые сообщали, что Рембо избран вождем племени в Африке. В тот же год «Озарения» были опубликованы отдельной книгой тиражом в 200 экземпляров, из краткого предисловия Верлена выяснилось, что месье Рембо, «родившийся в приличной буржуазной семье», ныне «путешествует по Азии, где занят художественным творчеством».

Почти никто не купил книгу, но были некоторые отзывы, в том числе длинная статья Феликса Фенеона в первом номере нового журнала под названием Le Symboliste («Символист»): «Рембо парит, словно мифическая тень над символистами», – говорилось в ней. «Пьяный корабль» был истолкован как шедевр символизма, написанный за пятнадцать лет до возникновения этого движения: его образы имели символический смысл, не символизируя что-то конкретное, как иконы религии, которая никогда не существовала. Там были щедрые цитаты из стихотворений в прозе – «образы цивилизаций, далеких от ушедшего эпоса, или промышленного будущего». «Озарения» были отнесены к современному декадентскому стилю œuvre (свободное творчество), который «выходит за рамки всей литературы и, возможно, превосходит ее».

«Озарения» начали свое долгое путешествие в литературном мейнстриме. Тем не менее «покойный Артюр Рембо» придерживался мудрости иного рода. Он дал Ферранди несколько полезных советов. Чтобы уменьшить раздражение от соприкосновения кожи с одеждой, он носил мешковатые брюки и просторную куртку темно-серого цвета. Рекомендации касались не только повседневного костюма:

«Когда он чувствовал позыв помочиться, он приседал на корточки, как туземцы, отчего они верили, что он отчасти был мусульманином, и, поняв, что я уже кое-что знал об исламских обычаях, он посоветовал мне делать то же самое»[769].

Однако в сельской общине Рембо ценили не за навыки личной гигиены. Его вес, вероятно, был больше связан со знанием арабского языка. «В своей хижине он давал туземным сановникам настоящие лекции по Корану»[770].

Рембо не тратил времени зря в Адене. Его хобби имело неожиданные и опасные результаты. Покрытый пылью человек с лицом цвета сырого мяса, который умел читать и объяснять Священное Писание, должно быть, поразил таджурцев в той же мере, как и протеже Верлена, поразивший парнасцев в 1871 году. В обоих случаях престиж Рембо зависел от тонких нюансов недопонимания. Коран, согласно Рембо, не был источником высших истин. По словам Ферранди, «он был способен истолковать его в собственных интересах». При штате бездельников, которые старались откладывать дела со дня на день, Святой Пророк мог бы оказаться сильным союзником.

К сентябрю Рембо остро нуждался в Божественной помощи. Его новый план состоял в том, чтобы следовать по пятам за опытным исследователем и контрабандистом оружия Полем Солейе. 9 сентября Солейе шел по улице в Адене, неожиданно упал и умер от сердечного приступа.

Неделю спустя Рембо получил жестокое прагматичное письмо от Жюля Суэля. Его партнер Лабатю после небольшого улучшения отошел в мир иной. «У тебя будет достаточно времени, чтобы ликвидировать все без вмешательства наследников, которые, вероятно, узнают о его смерти отсюда», – заявил дальновидный Суэль, имея в виду семью Лабатю. Поскольку Лабатю провел семь плодовитых лет в Шоа, его наследники могут оказаться бесчисленными. Финансовых осложнений можно избежать, если известие о смерти несколько запоздает…

Суэль воспользовался возможностью, чтобы отправить «пожитки» Лабатю: «Осталось не так уж много, но у тебя будет кое-какая одежда для дороги: немного новой и немного старой». Для Рембо слова и даже одежда умершего уже давно потеряли свою суеверную силу. В мире, где причинно-следственные связи были жестоко очевидными, было мало места для иррациональных догадок.

Но был ли этот жестокий прагматизм просто торжеством рационального атеистического интеллекта? Перед отъездом из Таджуры Рембо исполнил одну из своих характерно язвительных церемоний прощания. Франзож, кажется, ходатайствовал от имени Мариам. Рембо писал ему в сентябре:

«Пожалуйста, прости меня, но я прогнал эту женщину раз и навсегда.

Я дам ей несколько талеров, и она сможет взять дхоу на Расали [мыс как раз над Таджурой] до Обока, где она сможет идти, куда ей заблагорассудится.

С меня вполне довольно этого маскарада»[771].

Барде утверждает, что спутница Рембо (берусь предположить, что речь идет именно о той самой женщине) была «благопристойно возвращена на родину»[772], и вполне может быть, что Рембо просто играл на публику или пытался избежать сантиментов перед испытанием; но совпадение отъезда и добродетельное расставание предполагают старую модель поведения. «Одно лето в аду» закан чивается очень похожим расставанием: «К чему говорить о дружелюбной руке? Мое преимущество в том, что я могу насмехаться над старой лживой любовью и покрыть позором эти лгущие пары».