10 августа 1884 года, в то время как Рембо рабски трудился над своими бухгалтерскими книгами в Адене, абиссинская женщина уехала из Харара с французским вице-консулом в Зейле. Епископ Таурин сделал следующую запись в своем дневнике: «Месье Анри уехал со своим переводчиком месье Димитри. Абиссинская женщина Мариам, оставленная здесь месье Rambaud [sic], едет с ними в Аден»[741].

Это была почти наверняка та самая абиссинская женщина, с которой Рембо имел «на удивленье долгую связь», с 1884 по 1886 год[742]. В те времена среди колонистов была распространенна схема сожительства ba damouss. Согласно условиям заключенного «договора» женщине выплачивался небольшой гонорар, чтобы она не имела притязаний на собственность мужчины и чтобы можно было легко «развестись»[743]. По словам Барде, он очень любил ее, и у него были даже планы женитьбы.

Мариам прибыла в Аден в конце августа, к тому времени, как Рембо арендовал дом возле конторы. До ее приезда он писал домой примерно два раза в месяц. С тех пор и до ее отъезда из Адена средний интервал между письмами был пятьдесят четыре дня.

По чрезвычайно счастливой случайности в 1913 году итальянский торговец Отторино Роза опубликовал фотографию спутницы Рембо в своей книге об Абиссинии: молодая, крепко сложенная женщина, которую попросили позировать, изображая типичную Donna Abissinа. Видимо, она обычно одевалась в европейскую одежду, но для Розы не было никакой разницы: «Я мог бы добавить, что сам в то время содержал ее сестру. Я избавился от нее спустя несколько недель, чтобы переправить ее в Массауа»[744].

Французская экономка Барде описала спутницу Рембо в письме 1897 года. Она рассказала, что месье Рембо попросил научить его женщину шить[745]:

«Я обычно приходила домой к месье Рембо по воскресеньям после обеда. Меня удивляло, что он разрешал мне бывать у него. Думаю, что я, должно быть, была единственным человеком, кого он принимал дома. Говорил он очень мало. Казалось, что он очень хорошо относится к этой женщине. Он хотел дать ей образование и говорил мне, что хочет отправить ее в миссию к монахиням с отцом Франсуа. […]

Сама женщина была очень приятной, но она так плохо говорила по-французски, что мы с ней не могли вести должной беседы. Она была высокого роста и очень худой, с довольно красивым лицом с правильными чертами, не слишком черна. Я не знаю, каковы абиссинцы. На мой взгляд, она выглядела вполне по-европейски. Она была католичкой. Уже не помню, как ее звали. Некоторое время при ней была сестра. Она выходила только по вечерам вместе с месье Рембо. Одевалась она на европейский лад, но внутреннее убранство дома было как у всех туземцев. Она очень любила курить сигареты»[746].

Перед нами другая сторона диптиха: на одной панели – потеющий диспептический грешник под красным небом; на другой – белый мужчина в туземном платье и африканская женщина в европейских одеждах на фоне уютного арабского интерьера.

Рембо проводил вечера, изучая языки, составляя комментарии к арабским книгам, подготавливая труд об Абиссинии и изучая политическую ситуацию. Он одевался так небрежно, что британский резидент в Зейле однажды ошибся, приняв его за «каменщика»[747].

Французский торговец по имени Августин Бернар считал, что «он выглядел скорее как бедный американец или грек, чем француз»[748]. Это могло бы объяснить язвительное замечание француженки, управлявшей отелем в Обоке. В 1886 году, видя, как Рембо отправляется в Шоа, она заметила, что «Абиссиния не получит другой яркий пример французской расы с этим типом»[749].

Рембо не питал иллюзий по поводу своей внешности: «Я не стану отправлять вам свою фотографию, – сказал он матери. – Я старательно избегаю всяких ненужных расходов, и в любом случае я всегда плохо одет». Удивительно, но его часто видели без шляпы[750]. Вторую ипостась Рембо постепенно окутывал миф: «Он был знаменит тем, что пересек в экваториальном регионе пустыню лишь с турецкой феской на голове, а это был район, в который сомалийские туземцы никогда не отваживались пойти, потому что они говорили, что там мозги кипят, череп взрывается и все, кто туда идет, никогда не возвращаются обратно»[751].

Так «Абдо Ринбо» прожил в Адене девятнадцать месяцев, возвращаясь каждый вечер из конторы к женщине, которая готова была учиться, в отличие от Верлена, и которая позволяла ему молчать, в отличие от его матери. Между 1873 и 1891 годами сохранилось только одно письмо мадам Рембо. Оно датировано 10 октября 1885 года. Она, кажется, использовала в качестве собственного текста стих из Бытия, 3: 16 «…в болезни будешь рождать детей»:

«Твое молчание долгое, и к чему это молчание? Счастливы те, у кого нет детей, или счастливы те, кто их не любит: им безразлично все, что может с ними приключиться. […] Ты так плох, что не можешь держать перо? Или ты больше не в Адене? Ты, возможно, отправился в Китайскую Империю? […] Я еще раз повторяю: счастливы, счастливы те, у кого нет детей, или те, кто их не любит! Они, по крайней мере, не боятся разочарования, ибо их сердца закрыты для всего, что их окружает. Какой смысл в дальнейших высказываниях? Кто знает, прочтешь ли ты это письмо? […]

Вскоре тебя должны призвать на солдатскую службу на твои тринадцать дней: жандармы снова придут сюда за тобой. Что я им скажу? Если бы ты сделал меня своим уполномоченным, как делал это раньше, я могла бы показать документ военным властям; но я просила тебя об этом три раза и ничего не получила. Пусть все будет по воле Божьей! Я сделала все, что могу.

Твоя в[дова] Рембо».

К тому времени, как доставили этот материнский плач, Рембо находился по другую сторону Аденского залива в поселке Таджура: «несколько мечетей и пальм», а также египетский форт, «где дремали шесть французских солдат под командой сержанта».

Когда Барде прочел опубликованные письма Рембо, он с удивлением узнал, что в годы их сотрудничества имели место «…бурные ссоры с этими подлыми деревенщинами [Барде & Co.], которые хотели приговорить меня к пожизненной каторге»[752]: «Я делал этим людям много одолжений, а они всегда пытались лишить меня чего-нибудь. В любом случае они могут идти к черту. Они дали мне хорошие рекомендации на пять лет»[753].