Кулаки Исвароха сжались и разжались несколько раз, впервые за долгое время погребальщик был по-настоящему растерян и не знал, что делать. Может, стоило оглушить девчонку, взвалить её на плечо и сбежать? Вряд ли Улва оценила бы такой поступок, но, во всяком случае, он спас бы её жизнь…

– Я схожу, послушаю.

– Оби сказал, чтобы никто…

– Я не никто.

Мечник двинулся к оливе, и Улве ничего не оставалось, как последовать за ним. В конце концов она тоже хотела знать, что происходило там.

– …и поэтому, брат Себастьян, каждое событие во вселенной – самое важное, каждое мгновение драгоценно, однако, обречено повториться через безгранично долгий период времени.

Обадайя сидел под деревом с белым голубем в руках, гладил птицу пальцем по голове, очень осторожно и нежно. Напротив, также на земле, расположился человек в сером хабите, таком же старом и побитом жизнью, как он сам. Тощий, судя по всему, старец, был бос, его лицо скрывалось за чуть колышущейся тканью, а рядом в траве блистал посох, украшенный драгоценными камнями и металлами.

– А вот и мой добрый друг Исварох. Ты его знаешь, брат Себастьян?

Голова старика приподнялась, чуть повернулась.

– Исварох из Панкелада, – голос был неожиданно силён и твёрд, – погребальщик. Я знаю о тебе.

Многие, услышав эти слова из уст этого человека, заранее прощались с жизнью. Великий Инвестигатор тем временем продолжал:

– Поскольку деяния всех моих подчинённых ложатся ответственностью на мои чахлые плечи, приношу тебе глубочайшие извинения от имени Святого Официума и от своего собственного имени. То была трагическая ошибка, и неспособность исправить её меня удручает.

Мало кто когда-либо слышал эти слова от этого человека. Вероятно, никто и никогда.

– Удивительный этот Исварох, такая извилистая судьба. Он поставил меня перед великой проблемой, брат Себастьян.

– Какой же? – сокрытое лицо повернулось к Обадайе, который продолжал нежно гладить голубя.

– Я в долгу перед ним. Было обещано вернуть слепому глаза, и будь он праведным амлотианином, уж воздалось бы за верность. Но нет, Исварох из Панкелада слеп к сиянию истинной веры также, как слеп он к солнечному свету. А обещания нужно выполнять, разве же нет?

Великий Инвестигатор молчал некоторое время, тощие длинные пальцы медленно шевелились, полотно покачивалось от свистящего дыхания.

– Когда ты обратился к Святому Официуму с просьбой взять тебя на службу, открыто признал, что безбожник. Это не изменилось?

– Такие как я, – тщательно контролируя голос, ответил Исварох, – богам неинтересны. Мы, омертвевшие телом и душой, ничего не можем предложить им. Они не слышат наших молитв, а мы не славословим в пустоту. Я всё ещё безбожник.

– Несчастная тварь, – молвил брат Себастьян беззлобно, – судьба хуже, чем у собаки.

– Но обещания надо выполнять, – Обадайя погладил голубя по крылу, – сними повязку, Исварох.

Улва, настороженно молчавшая всё это время, прикипела взглядом к мечнику. Тот промедлил, но всё же потянулся к затылку, дёрнул небольшой узел, и лента опала на плечи. Северянка широко распахнула глаза и сжала тонкие губы в ломаную линию отвращения, – она много чего повидала на своём коротком веку, но жизнь не переставала удивлять.

Это была цепь. Кто-то накинул её на переносицу погребальщика и перекручивал на затылке, стягивая до тех пор, пока звенья не сломали носовую кость и края глазниц, повреждая глазные яблоки. Затем скрученный узел перекусили чем-то очень горячим, что отсекло излишки цепи и сплавило концы. Со дня этого изуверства прошло много времени, цепь заржавела, частично обросла кожей, намертво соединилась с черепом. При этом Исварох мог нормально дышать и говорить, – только боги знали, как был устроен его череп внутри.

– Сурово, – вздохнул Обадайя, после чего повернулся к небольшой сутулой фигуре, стоявшей в сторонке. – Очень сурово, брат Марк.

– Вина моя велика и неискупима. – Серый монашек выглядел таким же блеклым и лишённым чувств, как прежде, но то, как он опустил голову, заставляло верить.

– Довольно, – упредил его генеральный магистр, – извинения были принесены. Ты достаточно страдал за свою ошибку, достаточно искупал. Я говорю: довольно.

Серый монашек не смел перечить главе своего ордена, однако, головы всё равно не поднимал.

Обадайя встал с земли, двигался он степенно, как древний старец, у которого болели кости, чуть пошатывался, но взгляд лучащихся глаз был ясен.

– Обещания нужно выполнять.

– Это невозможно, – ответил Исварох, – Господь-Кузнец не тратит чудес на тех, кто чужд ему.

Упоминать о том, что магия также неспособна повлиять на воспитанника школы Дракона, он не стал.

– Нет ничего невозможного здесь, в Его городе, по моей просьбе, с моими навыками. Я обещал, и то должно быть исполнено.

Взяв голубя в правую ладонь, юноша взмахнул левой, выпуская из плоти белую ветвь с золотыми дубовыми листьями и жёлудем на конце. Исварох почувствовал, как внутри Обадайи проснулась дремавшая дотоле сила. Искристая быстрая гурхана заструилась по астральному телу, выдавая в избраннике Кузнеца ещё и мага. Слепые, давно мёртвые глаза «видели» свет магии, Астрал громко и благосклонно запел.

Белый голубь превратился в сгусток ослепительного сияния, слова Обадайя звучали как хор ангельских голосов, золотистые глифы появлялись вокруг тонкой фигуры, складывались в строки и начинали вращаться. Тем же временем тело погребальщика дрожало, его защитный покров, – то, что было создано непосильным трудом ради неуязвимости к магии, расступалось. Цепь, годами туго стягивавшая череп и причинявшая многие муки, отлипла, разошлась, искалеченная плоть, затянулась без шрамов, а в восстановленных глазницах налились жизнью мёртвые глаза.

Обадайя громогласно читал словоформулы вперемешку с молитвами, расписывая реальность глифами, волшебная палочка изящно двигалась в его пальцах, пока не вывела чароплетение к финалу. Всё завершилось, ослепительный свет утих, оставив Исвароха в покое. Погребальщик стоял, сгорбившись, закрывая лицо руками, он покачивался от слабости, но чувствовал, как защита восстанавливалась, а кровь струилась в сосудах, которые долгое время были мертвы. Он открыл глаза и впервые за годы увидел, а не ощутил мир вокруг. Он впервые увидел своих спутников.

Обадайя убрал волшебную палочку и гладил теперь обеспокоенного слепого голубя. Тёмные круги ещё сильнее подчёркивали свет, струившийся из глаз, улыбка была умиротворённой и блеклой, заострившиеся скулы и подбородок показывали человека измождённого, усталого.

– Магия, – прохрипел Великий Инвестигатор, поднимаясь с Глецимаксом в руках.

– Люменомантия, – сказал ему юноша, накрывая голубя рукой, а потом подбрасывая совершенно здоровую птицу в воздух. – Самая чистая, самая светлая, самая целебная магия Валемара.