Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А это, – сказал я, протягивая ему бутылку, – должно быть, твой любимый бренди?
Он отхлебнул, снова глубоко затянулся и сказал:
– Ты знаешь, Кирилл, теперь я уверен, что мы выберемся отсюда.
Лучше бы он так не говорил!
Я разделил поровну доллары, к которым Хуан отнесся с равнодушием, повертел их в руках, словно забыл, для чего они предназначены, и затолкал в карман брюк.
Мы вскрыли одну из банок, там оказалась спаржа с мясом и в соусе, которую мы разогрели на костре и съели в несколько секунд. Хуан, облизывая самодельную деревянную ложку, вздохнул:
– Только голод раздразнил. А может быть, я тоже туда спущусь и еще чего-нибудь поищу?
Я заверил его, что внизу, кроме полуистлевшего трупа, уже ничего интересного нет, и вытащил из рюкзака папку с документами.
Фотографии не произвели на Хуана такого впечатления, как на меня. Он быстро просмотрел их, усмехнулся чему-то и вернул их мне.
– Все это грязные делишки волка Августино.
– Но как эти снимки оказались здесь? Что это был за вертолет?
– Скорее всего он работал на Августино и летал с заданиями в Ла-Пас или в Лиму, – ответил Хуан, краем глаза поглядывая на вторую банку со спаржей. – А потом грохнулся. В этом дьявольском месте даже компас не работает.
– Ты кого-нибудь знаешь?
Он взял тот снимок, на котором была изображена группа мужчин в темных очках на берегу океана.
– Этого не знаю, – говорил он, водя пальцем по лицам. – Этот приезжал к нам из Колумбии на плантацию, просил продать участок, не знаю, как его имя. Этот – Рауль, слуга Августино. Ну, это сам волчара в центре. Этот пузатый – американец, я видел его всего раз, когда собирались все гринперос и плантаторы на большой совет. Этого не знаю. Этого тоже… Ну, это я. Только ты эту фотографию сожги, а то меня Интерпол на электрический стул посадит.
Я выхватил у него из рук фотографию. Действительно, Хуан собственной персоной. Как это я не узнал его?
– Когда это было?
– Приблизительно год назад. Мы собирались в Кито, обсуждали разные вопросы.
– К примеру, какие?
Хуан поморщился, ему почему-то явно не хотелось говорить об этом.
– Ну, сколько отстегивать властям, чтобы они оставили нас в покое, как уберечь плантации от дикарей, делили перекупщиков. Я уже тогда догадывался, что Августино контачит с янки и задумывает вышвырнуть нас из сельвы. Уж слишком нагло он себя вел.
– А ты не знаешь, куда он переправляет свой товар?
Хуан усмехнулся и полез выпачканными в земле пальцами за очередной сигаретой – все не мог накуриться.
– А кто об этом знает? Никто из нас никогда не признается, что выращивает коку и моет золото. Считается, что мы производим бананы, кофе, финики и прочую дрянь. А куда продаем – наше дело.
– Ну а ты как думаешь?
Хуан пожал плечами.
– Я думаю, что куда-нибудь в Азию. Но мне кажется, что эта старая волчара торгует не только кокой, но и оружием. Самый выгодный товар.
– Он что, и оружие производит?
– Бог с тобой, Кирилл! Кишка у него тонка производить оружие. Он продает коку, а на эти деньги закупает оружие.
– А потом?
– А потом продает его в другие страны. Где наркотики, там всегда оружие. Дорожку сначала прокладывает наркота, а потом по ней уже громыхает железо.
Я напрасно надеялся, что полетов у нас больше не будет. На следующий день, ближе к вечеру, впереди меня затрещали ветки, и я успел увидеть, как сорвался вниз Хуан, мешком покатился по скользкому грунту. Он сильно ударился головой о каменный выступ и подвернул ногу.
Он поднялся наверх сам, но пришлось выкинуть некоторые вещи, чтобы облегчить его рюкзак. Радость и оптимизм, вызванные сигаретами и бренди, быстро угасли, и Хуан совсем пал духом. Теперь Немного Террорист, хромая, плелся следом за мной и вполголоса бормотал ругательства.
Трудно сказать, чем прогневил бога этот индеец, но позже, вспоминая переход, я был готов поверить в мистическую фатальность, которая преследовала Хуана на протяжении всего путешествия. Прошел еще один безрадостный день утомительного пути, и снова случилась беда: спускаясь с помощью веревки по крутому склону, Хуан сорвался, повис, и веревка, как ножом, рассекла ему правую ладонь до сухожилий.
Так прошло еще десять дней, нас все еще окружала аномальная зона, и как-то утром, после мокрой и холодной ночевки, я с полной ясностью понял, что еще день-два – и мы не сможем больше сделать ни шагу. Нам нечем было разжечь костер, чтобы согреться и немного просушить одежду, и Хуан с мольбой в глазах посмотрел на мой рюкзак, где лежала папка с документами.
Я принес в жертву схему с квадратиками и стрелками, тем более что выучил ее наизусть. Лист ватмана ярко вспыхнул, и через минуту затрещал тонкий и сырой хворост.
Ближе к вечеру, когда мы стали подыскивать место для стоянки, я понял, что Хуан теперь не остановится, пока не заставит меня сжечь все бумаги. Я вытащил из папки письмо Валери и, пока Хуан ставил палатку, попытался перевести его целиком. Многие слова и имена были мне незнакомы, и я показал письмо Хуану. Он трижды перечитал текст, пожал плечами и сказал:
– Я тоже не все тут понимаю. Вот это, например: «Брат взял на себя реку. Ему сообщают дату, время и километр, он подходит к прибытию и встречает поезд». Это, наверное, писал наркоман, которому кажется, что поезда ходят по рекам.
Я как раз этот абзац понял, но не стал разъяснять Хуану, что это за река и какой поезд встречает Глеб.
– Ты мне вот это поясни, – сказал я и показал пальцем на последний абзац.
– «Алекс все еще требует. От счета отказывается. Выясню, насколько это серьезно, и заменю». Что здесь тебе не ясно?
– Алекс – это имя?
– Имя или кличка. Я откуда знаю?
Вокруг дела по контрабанде наркотиков крутилось три человека, которых в письме можно было назвать Алексом: Алексеев – раз, Алексей, то есть картавый, – два, и Алекс – корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс», который выпорхнул из окна гостиницы. О ком писала Валери? Впрочем, когда письмо было написано, Алекс-корреспондент еще не появился на нашем горизонте.
Хуан с упоением поджег письмо, а я, глядя на красный огонек, пожирающий печатные буквы, думал над этой строчкой. Кого она хотела заменить? Алексея, своего мужа? Не исключено, вот и последовал затем их официальный развод. Или полковника Алексеева, отвечающего за отправку груза военным бортом? Если речь шла о нем, то его убийство было запланировано задолго до того, как я оказался в Душанбе, и приговор в таком случае ему вынесла сама Валери, а картавый – всего лишь исполнитель.
Все это вещественные доказательства, думал я, подкладывая в маленький костер тонкие ветки. Это неоспоримые улики против Августино, Валери, Алексеева и еще многих людей в больших чинах и званиях, связанных одним преступным промыслом. А я, умирающий в сельве бродяга, сжигаю эти уникальные документы, чтобы согреться. Но что я могу еще сделать? Умереть с этой папкой в мокром и безжизненном лесу, чтобы тайна мафии ушла вместе со мной?