– А другие?

– Другие мне не известны.

Генрих кинул на Шико вопросительный взгляд.

– Клянусь святым чревом! – воскликнул, приосанившись, гасконец. – Введите моего кузена де Гиза.

И, наклонясь к Генриху, шепнул ему на ухо:

– Вот человек, чье имя ты хорошо знаешь, и думаю, тебе нет надобности заносить его на свои дощечки.

Лакеи с шумом распахнули двери.

– На одну створку, господа, – сказал Генрих, – на одну створку. Обе створки открывают только для короля.

Герцог де Гиз уже приближался по галерее к залу, где происходил королевский совет, и слышал эти слова, но он сохранил на своем лице улыбку, с которой был намерен приветствовать короля.

За герцогом де Гизом следовали многочисленные офицеры, придворные, дворяне. За этим блестящим эскортом тянулись толпы народа – эскорт гораздо менее блестящий, но куда более надежный и грозный.

Во дворец пропустили только свиту герцога, народ остался у стен Лувра.

Это из рядов народа раздавались крики, не смолкавшие и в ту минуту, когда герцог де Гиз, давно уже невидимый для толпы, вступал в галерею.

При виде этой необычной армии, собиравшейся вокруг кумира парижан всякий раз, как он появлялся на улицах столицы, королевские гвардейцы схватились за оружие и, выстроившись за своим бравым полковником, взирали на народ угрожающе, а на триумфатора – с немым вызовом.

Гиз заметил враждебное настроение этих солдат, которыми командовал Крийон; изящным полупоклоном он приветствовал полковника, стоявшего со шпагой в руке на четыре шага впереди строя своих людей, но тот, прямой и бесстрастный, замер в презрительной неподвижности и не ответил на приветствие.

Подчеркнутый отказ офицера и солдат склониться перед его повсюду признанным могуществом удивил герцога де Гиза. Герцог нахмурился, но по мере приближения к дверям королевского кабинета морщины на его челе разглаживались, и, как мы уже говорили, в зал он вошел с любезной улыбкой на устах.

– А, это вы, мой кузен, – сказал король, – какой шум вы подняли! Словно бы даже в трубы трубили? Или трубы мне просто послышались?

– Государь, – отвечал герцог, – трубы славят в Париже только короля, а на поле брани – только полководца. Я слишком хорошо знаю и двор, и военный лагерь, чтобы ошибиться. Здесь трубы были бы слишком громогласны для подданного, там они недостаточно громки даже для принца.

Генрих прикусил губу.

– Клянусь смертью Христовой! – сказал он после минутного молчания, в течение которого не спускал глаз с лотарингского принца, – вы блестяще выглядите, мой кузен. Неужто вы только сегодня прибыли с осады Ла-Шарите?

– Да, только сегодня, государь, – ответил герцог, слегка покраснев.

– Ей-богу, ваше посещение для нас большая честь, большая честь, большая честь.

Генрих III, когда у него было чересчур много тайных мыслей, имел привычку повторять слова, как бы уплотняя ряды солдат, скрывающих от глаз противника пушечную батарею, которая должна обнаружить себя только в нужную минуту.

– Большая честь! – повторил Шико, столь точно копируя интонацию королевского голоса, что можно было подумать, будто эти два слова произнес Генрих.

– Государь, – сказал герцог, – ваше величество изволит шутить: разве может вассал оказать честь суверену, от которого исходят все чести и почести?

– Я имею в виду, господин де Гиз, – возразил Генрих, – что всякий добрый католик, вернувшись из похода, обычно сначала навещает бога в каком-нибудь храме, а потом уже короля. Почитать бога, служить королю – вы знаете, кузен, это истина наполовину божественная, наполовину политическая.

При этих словах герцог де Гиз покраснел более заметно. Король, который говорил, глядя гостю в глаза, заметил его смущение; повинуясь какому-то инстинктивному порыву, он перевел взор с Гиза на герцога Анжуйского и с удивлением увидел, что его милый брат побледнел столь же сильно, сколь сильно покраснел его дорогой кузен.

Это волнение, проявившееся по-разному, поразило короля. Генрих намеренно отвел глаза и принял любезный вид. Под таким бархатом Генрих III, как никто, умел прятать свои королевские когти.

– В любом случае, герцог, – сказал он, – ничто не сравнится с моей радостью, когда я вижу вас живым и невредимым, счастливо избегшим всех роковых случайностей войны, хотя про вас говорят, что вы не бежите от опасностей, а дерзостно ищете встречи с ними. Но опасности знают вас, мой кузен, и это они бегут от вас.

Герцог поклонился в ответ на любезность.

– Поэтому я вам скажу, мой кузен: не гоняйтесь с таким увлечением за смертью, ибо это поистине невыносимо для бездельников вроде нас, грешных, которые спят, едят, охотятся и считают за победу изобретение новой моды или новой молитвы.

– Да, да, государь, – ухватился герцог за последнее слово короля. – Нам известно, что вы король просвещенный и благочестивый и никакие плотские утехи не заставят вас позабыть о славе божьей и интересах святой церкви. Поэтому-то мы и прибыли сюда, с полным доверием к вашему величеству.

– Полюбуйся на доверие твоего кузена, Генрих, – сказал Шико, показывая королю на свиту герцога, которая, не осмеливаясь перешагнуть порог королевских покоев, толпилась у открытых дверей, – одну его треть он оставил у дверей твоего кабинета, а остальные две – у дверей Лувра.

– С доверием?.. – повторил Генрих. – А разве вы не всегда приходите ко мне с доверием, мой кузен?

– Позвольте мне объясниться, государь; слово «доверие», слетевшее с моих уст, относится к одному предложению, которое, я надеюсь, вы не откажетесь выслушать.

– Ага! У вас имеется какое-то предложение ко мне, кузен? Тогда выскажитесь откровенно, или, как вы сказали, «с полным доверием». Что вы имеете нам предложить?

– Одну из самых прекрасных идей, которые могли бы еще взволновать христианский мир с тех пор, как крестовые походы сделались невозможны.

– Говорите, герцог.

– Государь, – продолжал герцог, на этот раз повышая голос так, чтобы его было слышно и в передней, – государь, звание всехристианского короля не пустой звук, оно обязывает ревностно и пылко оборонять религию. Старший сын церкви, а таков ваш титул, государь, должен всегда быть готов защитить свою мать.

– Вот так да, – сказал Шико, – мой кузен проповедует с длинной рапирой на боку и с каской на голове. Забавно! Отныне меня больше не удивляют монахи, рвущиеся в бой. Генрих, я у тебя прошу полк для Горанфло.

Герцог де Гиз сделал вид, что не слышал этих слов. Генрих III положил ногу на ногу и оперся локтем о колено, а подбородком – о ладонь.